Перл - Шан Хьюз Страница 18

— Ее мать исчезла при загадочных обстоятельствах. Она не любит быть у себя дома.

Загадочные обстоятельства. Такое вот новое обозначение. Получалось, что я — как бы персонаж детективного рассказа. Не отверженная. Не трясущееся странное маленькое существо с шелушащейся кожей, почти безволосое, со следами от пирсинга вдоль мочек. Я — загадка.

Эмили очень любила рассказывать мальчику всякие странности обо мне, о моей маме, об Эдварде. Ей нравилось его шокировать. Я была ценным экспонатом в ее коллекции необычных вещей.

— Ее мать просто исчезла. Бесследно. А отец превратил старый дом в музей. Все оставил нетронутым. Никого туда не пускает. Никому ничего нельзя трогать.

Я рассказывала ей несколько другое, но все равно не спорила. Мне нравилось быть Девочкой-загадкой, центром Нераскрытого Преступления.

12

Готика

Один пройдоха

Дорогу знал плохо,

Потому что с Луны свалился.

Он на Юг шел голодный,

И перловкой холодной

Обжечься он ухитрился.

Все, что Эмили теперь во мне нравилось, — это таинственные происшествия в моей жизни. Она хотела слушать только те рассказы, в которых Эдвард представал страшным готическим злодеем. Единственным способ заставить ее избавиться от мальчика были обещания рассказать о брошенном доме. О привидениях под лестницей. Об ангелах на окнах. Об утопленницах, о которых мне рассказывала мама. О той, что лежала мертвой в темном пруду, отчего вода там в одну ночь зацвела и помутнела, и никто и никогда не смог снова ее очистить. И еще одну историю, о шляпе.

В этой истории одна девушка, собираясь утопиться, оставила свою шляпу пришпиленной к обрыву у пруда. Она забеременела, но когда сказала об этом своему возлюбленному, он ответил, что еще одна девушка в деревне ждет от него ребенка и что он уже пообещал на ней жениться. Шляпу видел один из проходящих мимо работяг, но он ничего никому не сказал до самого вечера, а когда другие мужчины пошли посмотреть, что же там за шляпа, девушка была уже мертва, как и ее дитя.

Поскольку Эмили жаждала весьма конкретных историй, я рассказывала ей, какие странные звуки издавал дом, когда шел дождь и вода, пузырясь, стекала по улице, выплескиваясь из канав. Я рассказывала о барсуках, роющих норы в саду, об их похрюкивании и порыкивании, похожем на медвежье, об их песчаных следах, оставленных там, где они вычищали свои норы. Я рассказывала о летучих мышах, которые жили в старом сарае и кружили по двору возле задней двери.

Она все спрашивала: почему вы оттуда уехали? Там водились привидения? Я отвечала, что моя мама была в этом убеждена. И что именно это ей и нравилось. А я видела привидений? Мне неохота было разочаровывать Эмили. Так что я отворачивалась и придумывала новые невероятные истории.

Пока я лежала на животе, сочиняя призраков, демонов и злых духов из погреба (которого у нас и в помине не было), Эмили гладила кончиками пальцев мои лопатки и целовала поясницу. Она где-то прочла, что нервных окончаний на спине так мало, что я не смогу разобрать — одним, двумя или тремя пальцами она меня гладит. Но мне было все равно, сколько ее пальцев касались моей спины. Лишь бы только это не прекращалось.

Больше всего ей нравилась придуманная мною история о призраке маленького мальчика, который появлялся внизу лестницы. Его образ был настолько четким и ясным, что все, кто находился в доме, спрашивали: а что это за мальчик в ночной сорочке стоит на ступеньке? Я убедительно настаивала, что после наступления темноты ни одна живая душа не рисковала ходить по первому этажу.

Я говорила, что призракам не нравились некоторые картины, и стоило повесить неподходящую, как среди ночи являлись привидения и сбрасывали ее со стены. Слышался треск разбивающейся об пол рамы, и становилось ясно, что призракам картина пришлась не по душе.

Еще я рассказывала, что возле двери в погреб кусок пола всегда оставался абсолютно холодным, как бы тепло в доме ни было. Кажется, эти истории рассказывала Линдси, и почти наверняка они были о деревенском пабе. Но едва я сама начала их пересказывать, как они намертво связались в моем сознании с нашим старым домом. Спустя какое-то время я уже даже не могла вспомнить, откуда они взялись. Я даже не помнила, считали ли мои родители, что в нашем доме живут привидения.

Эмили хотела знать буквально все о нашем старом доме и пропаже моей мамы. В какой именно день она исчезла? Что мы оставили в старом доме, а что взяли с собой?

Решения о том, что брать с собой, а что нет, принимались хаотично. Мы упаковывали в коробки игрушки и кухонную утварь, а потом забывали их. Мы складывали в пакеты постельное белье и полотенца, а потом убирали их не в тот шкаф или забывали на заднем крыльце, где они покрывались плесенью. У дверей обоих домов скопилось по куче резиновых сапог и галош без пары — никто не мог найти двух одинаковых, когда они были нужны.

Поначалу мы думали оставить в старом доме мебель, чтобы показать его покупателям в более презентабельном виде, но в итоге все эти вещи пришли в негодность, обветшали, их нужно было выносить, но даже с этой задачей мы толком не справились. Нужные для работы книги Эдвард забрал, а остальные оставил — толстые романы, книги по садоводству, раскраски, которые Джо размалевал или порвал, старые атласы, остатки подшивок «Нэшнл Джеографик» деда Мэтью, сложенные стопками под подоконниками.

Эдвард позвонил в клининговую контору, и там ему назвали цену в двести фунтов. Эдвард решил, что именно за столько они готовы выкупить все книжное барахло разом, а оказалось, что это он им должен заплатить за вывоз. Он сказал: спасибо, я лучше сам. Однако по выходным постоянно возникала уйма других дел: стирка, магазины, спортивные занятия Джо, уроки, проверка эссе, игры, уборка.

Если мы отправлялись в старый дом — с запасом еды, растопки, полные решимости — то к полудню неизменно выматывались, застряв между кипами детских вещей, проросшими тюльпановыми луковицами и мышиными гнездами в старых одеялах. Мы привозили полупустые коробки с несортированными вещами и сваливали их на крыльце, а потом нам надоедало бесконечно об них спотыкаться, и мы попросту уносили их в мусорный бак, даже не заглядывая внутрь.

Эмили спрашивала: если в доме полно вещей, что там может быть спрятано? Почему я так уверена, что мы обыскали там каждую щель? Почему Эдвард столько всего оставил, почему какие-то вещи ему больше не нужны? Когда я сказала, что мне нельзя ездить туда одной после моего последнего побега из школы, она прямо навострила уши. Как это я не имею права там появляться? Разве это и не мой дом тоже? Что он от меня скрывает? Почему я не попыталась туда попасть? Разве это не подозрительно? По-моему, нет.

А раз я теперь даже в школу не хожу, почему бы нам не вернуться обратно? Вот это было сложно объяснить. Дело в том, что официально дом был еще выставлен на продажу, но в нем разваливалось то одно, то другое, и на ремонт никогда не хватало денег, еще и надо было платить за новый дом. Например, сарай стоял на торгах, менять в нем ничего было нельзя, но несущие конструкции были сами по себе небезопасны.

Наверное, если бы нашелся покупатель, мы могли бы продать сарай, чтобы его потом переделали в жилой дом. Но тогда пришлось бы продавать еще часть земли с подъездной дорогой к нему. Бывало, находились желающие снять дом, но потом они обнаруживали, что не работает отопление, что задняя дверь толком не закрывается, и если бы мы взяли в долг деньги на ремонт, то дом в любом случае пришлось бы в итоге продавать. Так что он стоял пустым. И ни о чем из этого