Тата - Валери Перрен Страница 17

БЛАНШ

Ты уверена?

КОЛЕТТ

Конечно, давай.

БЛАНШ

Ну не знаю…

КОЛЕТТ

Расскажи, как впервые увидела меня.

Долгая пауза.

БЛАНШ

Здравствуйте, Аньес, меня зовут Бланш. Я бы очень хотела увидеться с вами. Встретиться.

Она останавливает запись. Надолго? Понятия не имею.

БЛАНШ

Мы впервые встретились в начальной школе имени Пастера, она существует и сегодня. Шел 1953-й. Я точно знаю, потому что Найя была еще жива. Умерла через несколько дней. Когда мы уехали в Клермон-Ферран. Мне не удалось выпустить ее из клетки. Вернуть ей свободу. Моя львица родилась в Африке, она была старая, усталая, больная. У нее испортился желудок, и один негодяй отдал ее моему родителю за ломоть хлеба.

Я нажимаю на «Стоп». В комнате тихо. Который сейчас час? Эти кассеты затягивают, кажется, у меня уже появилась зависимость. Я ни разу не вспомнила о Пьере. Значит, это возможно!

У Бланш тот же диапазон голоса, что у Колетт, та же манера произносить слова. Можно подумать, что они всегда жили вместе. Я пытаюсь представить себе ее лицо.

БЛАНШ

Я даже не удивилась, когда увидела тебя. Мне это не показалось странным. Я родилась в бродячем цирке и выросла на руках у Натальи, бородатой женщины, Фабрицио, мужчины ростом метр и два сантиметра, Нестора, который тягал наковальни, и Влада, у него была огромная голова, это называется мегацефалия… Мой родитель в конце концов оставил его на крыльце какой-то больнички.

В нашем цирке было много несчастненьких, не похожих на нормальных людей. Но мы любили друг друга. Публика аплодировала артистам и глазела на монстров: чем страшнее они были, чем калечнее, тем охотнее зрители выкладывали деньги. Бедняге Владу приходилось хуже всех. Но настоящим чудовищем был мой родитель. Он знал один язык – побои. Колотил и животных, и нас. Странность была моей повседневностью, потому я и замерла, когда я увидела тебя, котеночек. Ты останешься лучшим моим детским воспоминанием. Моим единственным воспоминанием. У меня не было детства. Я очень рано начала работать. Грохочущая музыка, возвещавшая наш приезд, совершенно не соответствовала тому, что мы чувствовали. Та, та, та, та, та. Свет, звуки оркестра, шумная музыка. А реальность была ужасна. Я дрожала, у меня крутило живот, я боялась публики, жаждавшей острых ощущений, исходившей жадным нездоровым любопытством. Я любила только глаза детей, которым внушала восторг. Я была акробаткой и ходила по проволоке.

«Добро пожаловать, дамы-господа, подходите ближе! – кричал мой родитель. – Вы увидите невообразимое! Исключительное…»

У нее срывается голос.

БЛАНШ

Остановлюсь пока на этом. У меня получилось? Хорошо говорила?

Я выключаю воспроизведение. «Котеночек». Бланш назвала тетю «мой котеночек».

В дверь стучат. Проклятье! Я забыла закрыться на ключ. Я никого не жду и ни с кем не хочу говорить. Я не двигаюсь. Сижу, съежившись, в полумраке комнаты.

– Аньес!

Я сразу узнаю голос Льеса.

– Ты там?

Это Натали Гранжан.

Не шевелиться. Телефон вздрагивает – это Льес, и я не отвечаю. Приходит сообщение от Натали: «Я не нашла уведомления о смерти твоей тети».

Вскакиваю и бросаюсь к двери, боясь, что они уже ушли. Нет. Подпрыгивают от неожиданности на пороге.

– Ты как? – спрашивает Льес.

– Нормально.

– Спала?

– Нет, задумалась. Слушала записи.

Льес и Натали входят.

– Здесь нашли Колетт? – спрашивает Льес.

– Она жила в этом доме.

– Ну дела… – присвистывает он.

– Ты долго тут пробудешь? – с ужасом в голосе интересуется Натали. – Меня от этого места дрожь пробирает.

– Я приехала на двадцать дней.

Натали вглядывается в мое лицо и мягко просит:

– Поживи у меня.

– Не переживай, я справлюсь. Если станет невмоготу, перееду в «Монж».

Льес пялится на матрас на полу в центре гостиной, на груду кассет и магнитофон.

– У нас был такой в детстве.

– Это он и есть. Тетя его сберегла.

– Потом у тебя появилась камера, и ты все время нас снимала. Пленки остались?

– Думаю, их украли. Вместе с кассетами. Я слишком поздно спохватилась. А может, все потерялось при переезде. Который час?

– 18:20, – отвечает Натали.

– У меня есть абрикосовый сок и всякие-разные чипсы-орешки. Соблазнитесь? Устроимся на кухне вокруг стола, разольем сок в стаканы из-под горчицы, «закуску» высыпем в салатник.

– Я поискала в архивах и не нашла ни следа уведомления о смерти, – говорит Натали, зацепив горсть чипсов.

– Но я же ходил на похороны! – восклицает Льес. – То есть был в курсе событий. И не я один. Утром на кладбище собралось человек пятьдесят. Луи Бертеоль зачитал текст – о чем не помню, но красивый. Потом гроб опустили в могилу.

– Насколько я помню, о похоронах Колетт мне сообщил Луи, назвав дату и время. А еще Паскаль.

– Паскаль?

– Флористка с улицы Жан-Жореса. Лично я газету не читаю, и уж тем более траурные объявления. В Гёньоне, как повсюду в маленьких городах, новости распространяются со скоростью полета пули: все узнали, что твоя тетя умерла.

– Луи сообщил мне с опозданием – из-за разницы во времени, сказал, что погребение состоится немедленно, поскольку сейчас разгар августа и похоронщики не смогли предложить другого времени. «Пока долетишь, Колетт уже опустят в могилу». Честно говоря, меня это вполне устроило, а вот Ана очень расстроилась. Я попыталась уболтать ее каким-то банальным трепом вроде «важно, что она останется в наших сердцах и мыслях». Мы поставили свечи в соборе Святого Себастьяна. Свечи в Америке за упокой души моей бедной тети, скончавшейся в Бургундии.

– У сапожной мастерской очень быстро появились новые хозяева, и никто вопросов не задавал. Ты жила далеко, я тебе сообщил, вот и все.

– И вот мы здесь, в этом доме, хрустим чипсами. Не зря говорят, что жизнь – странная штука.

– Еще какая! – соглашается Льес. – Мне могла бы не напоминать, Нат.

– Буду, ведь я журналистка, всякого насмотрелась.

– Я понятия не имела, что вы знакомы.

– Да Натали мне как сестра, – отвечает Льес. – Мы корешимся с детского сада. Раньше я ее не любил, считал задавакой.

– А я его – жалким наркошей.

– И правильно. Мы снова встретились в двадцать лет на пьяной гулянке. В хорошем месте в правильный момент. Разговорились. И больше не расставались. Мы можем быть друзьями. Без проблем.

Натали награждает Льеса невыносимо нежным взглядом.

– Я отвела его на детокс. Таскала много раз. В конце концов он справился. У него получилось. Так всегда бывает.

– Она упрямая, как ослица,