Алчность - Анита Берг Страница 17

Софи сидела возле своего саквояжа с косметикой и, вглядываясь в маленькое треснутое зеркальце, аккуратно наносила на лицо макияж.

— В этом зеркале я кажусь себе женщиной, только что перенесшей удар, — улыбнувшись, сказала она сыну. Он сидел и молча наблюдал за ней, как делал это когда-то раньше, очарованный тем, что лицезрел.

— Давно я уже не видел тебя такой, — произнес он.

— Не пропадать же косметике, — ответила Софи. Дитер заметил, что ее рука, державшая губную помаду, слегка дрожит. — Смотри, что я из-за тебя наделала, — сказала она, размазав помаду, после чего засмеялась — ему показалось, каким-то неестественным смехом. Он напомнил Дитеру то, как смеются взрослые, когда просто хотят быть вежливыми друг с другом.

— Ты куда-то собираешься? — наконец спросил мальчик, заинтересованный ее необычным поведением.

— Да, меня пригласили на вечеринку, — бодро ответила мать. — Правда, мне повезло?

— На вечеринку? — переспросил изумленный Дитер. — Когда? Где? А мне можно с тобой?

— Извини, дорогой, нельзя. Это вечеринка для взрослых — тебе будет ужасно скучно.

— Понятно. — Разочарованный, он отвернулся. С того времени, как они выехали из замка, не было ни одного вечера, который они провели бы порознь. Помолчав, он с озабоченным видом проговорил: — Мама, но как же комендантский час? Что, если тебя арестуют?

— О-ля-ля! Как мне повезло, что у меня есть сын, который обо мне беспокоится! — Софи засмеялась и повернулась к нему. — Дитер, я тут вот что подумала. Ты уже большой мальчик и не можешь больше спать в одной комнате со своей мамой. Я прибрала для тебя комнатку в задней части дома. Только подумай — у тебя будет собственная комната! А фрау Шмидт — ну, ты знаешь ее, женщина, живущая в доме чуть ниже по улице, — передала для тебя матрас. — При мысли о такой доброте, проявленной среди всеобщей разрухи, глаза Софи просияли.

Дитер как следует обдумал эту информацию. Он не возражал против того, чтобы жить в одной комнате с мамой, но и иметь место, принадлежащее лишь ему одному, было не так уж плохо. Он сможет спрятать свои сокровища, возможно, ему удастся сделать в стене тайник, и тогда уже не придется все время носить рюкзак с собой, рискуя быть ограбленным. Когда он оставлял свои вещи в подвале, его постоянно мучил страх, что, вернувшись, он найдет дверь взломанной, а их жилище — ограбленным.

Не прошло и десяти минут после ухода матери, как он раскрыл рюкзак, разложил его содержимое на своем новом матрасе и стал любоваться им. Ему нравилось играть кинжалами, со свирепым видом рассекая лезвием воздух, но больше всего его восхищали сверкающие разноцветные стекляшки. Он мог возиться с ними часами, выстраивая их в ряд, подобно солдатикам, набирая в пригоршню и высыпая на матрас, так что они напоминали маленький разноцветный водопад.

Мальчик решил, что, коль уж мать продала все свои драгоценности, он должен рассказать ей об этих вещах — возможно, им удастся обменять кинжал или железный крест на какую-нибудь еду. Было бы нечестно хранить их втайне от нее. Стекляшки он считал бесполезными.

День выдался трудным, поэтому он быстро уснул и не слышал, как пару часов спустя его мать вернулась с каким-то мужчиной. Не проснулся он, и когда она ушла и через короткое время пришла уже с новым кавалером.

Утром он проснулся от пения матери и запаха настоящего кофе. На столе лежали свежий хлеб и кусок золотистого масла — мальчик просто не верил своим глазам.

— Откуда все это? — спросил он.

— Мне передал это один человек, с которым я подружилась на вечеринке. — Софи, кружась вокруг него, покрывала поцелуями его голову. — А теперь ешь, наедайся до отвала! — Она счастливо рассмеялась.

Дитер не сказал ей о кинжалах и орденах — в этом просто не было нужды. Отныне его мать ходила на вечеринки почти каждый вечер, и еда больше не представляла для них проблемы. Мальчик теперь спал крепко и никогда не просыпался, когда подвал на короткое время посещали какие-то мужчины.

В том неустойчивом мире, в котором жил Дитер, незыблемым было только одно: он обожал и почитал свою мать. Мальчик готов был ради нее на все что угодно, даже на смерть — он был в этом абсолютно уверен. Мама была его королевой, а он — ее рыцарем. Разве он не пошел на убийство, чтобы защитить ее? Дитер забыл, что были времена, когда он считал ее глупой и мелкой по сравнению с отцом. Их путешествие и борьба за выживание, которая продолжалась в городе, коренным образом все изменили — мальчик твердо верил, что навсегда. Как выяснилось, он ошибался.

4

Берлин, зима 1946

— Дитер, дорогой, я хочу, чтобы ты познакомился с моим другом, — громко позвала его мать.

Мальчик быстро вышел из своей комнаты. Они общались только с ближайшими соседями, и появление нового друга был чем-то очень интересным. Более того, не исключено, что этот человек знал его отца. Он прошел в гостиную — теперь ее можно было так называть, потому что как-то раз мать приехала на фургоне, полном мебели, и теперь у них были новый стол, стулья, диван, кофейный столик и патефон. Софи также устроила в одной из Комнат подвала свой будуар с большой позолоченной кроватью, устланной тонким бельем с причудливой лампой и красивым зеркалом. В другой день она вернулась с тяжелыми парчовыми портьерами. За прошедшие шесть месяцев их обиталище приобрело совсем другой вид.

Дитер вошел в освещенную свечами гостиную — теперь у них уже было электричество, но мать всегда предпочитала более уютный свет восковых свечей.

— Дорогой, это капитан Питер Рассел.

Дитер застыл посреди комнаты. К нему с протянутой в приветствии рукой подошел красивый мужчина в форме врага.

— Добрый вечер, молодой человек, — на прекрасном немецком произнес он.

Дитер спрятал руку за спину.

— Поздоровайся с капитаном, сынок. — Его мать с теплой улыбкой передала военному бокал с каким-то напитком. «Такая улыбка раньше была у нее, лишь когда она разговаривала с отцом», — подумал мальчик.

— Дитер, ты что, не слышал меня? — раздраженно воскликнула Софи.

— Хайль Гитлер! — Дитер выпрямился и вытянул руку в салюте, — заметив при этом, как его мать испуганно выдохнула и прикрыла рот ладонью. Капитан закинул голову и громко захохотал, и Дитер, который все еще стоял с поднятой рукой, ощутил гнев и унижение: как смеет этот человек