Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев Страница 17

– именно так в нашем огороде говорили. «Поскольку композитор заранее знал: новая вещь не удовлетворит вождя, – продолжил ведущий. – Ведь Сталин предписывал композиторам создавать музыку, способную воодушевлять народ, звать рабочих и крестьян в мир новых великих свершений». Посвятив слушателей в исторические подробности, модератор тут же прокомментировал: «Мы ничего не имеем против воодушевления, но считаем, что музыкой, которую вы сейчас услышите, можно окрылить всех». Не знаю, насколько окрыленным почувствовал себя ведущий, когда из динамика достойной издевкой стала сочиться депрессия первой части, спрыснутая в последующем легким намеком на гротеск. А после скрипичного концерта давали Седьмую.

«Как открыто, как мягко звучит маршевая тема у дирижера Дрекскерля, это просто восхитительно!» – неистовствовал комментатор.

Полчаса спустя в поток эфирных блюд, столь странно сервированных, ворвался извне, как водится, Рябчиков. Позвонил на закусь.

– Слушай, Паша, – остервенело гаркнул он в трубку, – вы ждете взрыва?

– То есть? – Я попытался уменьшить градус его эмоций.

– Ты в самом деле не понимаешь или делаешь вид? – Рябчиков принялся хамить. – Повсюду только и говорят о том, что дальнейшая миграционная политика правительства приведет к социальному взрыву. Правые чувствуют себя правыми или как минимум спровоцированными и используют ситуацию как хороший повод для перехода к активным действиям. Вам мало латентных разборок в саксонской столице ландышей? Теперь еще городок, в котором Иоганн Себастьян долго обитал, подключился.

– Погоди, погоди! При чем здесь я?

– А я разве сказал «ты»? Я говорил «вы»! И вообще дело не в мистике местоимений. – Рябой на секунду сбавил обороты, даже как будто сник, однако чувствовалось, что в моем лице он опять дорвался до свободных ушей.

Лицо с ушами. Но самостоятельно живут затылки и уши, а лиц не видно, учил Мандельштам. Правда, поэт говорил про толпу. Которой верили и Шуберт, и Моцарт, и Гете, и Гамлет… А разве мы не толпа? Приохотил я Рябчикова. И что сказать мне этому больному болвану? Какое прописать лекарство? Нетрудно себе представить, что за речовки возникнут в голове Рябого, посыплются из него, ввяжись я в очередной разговор, в безнадежный диспут. И что мне будет, что прилетит за внимание к его рассуждениям. Я решил напялить на себя колпак комика и паяца:

– Еще круче, Радий Васильевич, еще круче. Если бы речь шла обо мне, тогда допер бы я, что ты мне опять свою Гельветию впариваешь, предлагаешь в эдем цизальпинских буренок убраться. Но во множественном числе? Так кто, с позволения сказать, имеется в виду? Вы – это кто? И сколько нас? Обратись-ка в ведомство федерального канцлера или в резиденцию президента. Да хоть в бундестаг. Там помогут.

– Лучше разбираться предметно, повздошно, – вопит Рябчиков. – Вздох первый. В каком бы качестве мы ни прибыли…

– Не мы, а вы, тебя уже нет здесь.

– Не цепляйся к к фразам. Короче, в роли немецких переселенцев-возвращенцев, по сути – репатриантов, или на правах еврейских контингентных беженцев, на какие корни мы бы ни пеняли – все равно мы народ пришлый. Спасибо стране, что рискнула возместить собственные потери. Утраты времен Екатерины или Второй мировой. Кто-то искал историческую родину, кто-то – защиту от бандитов, лучшие социальные подушки, рессоры и ресурсы, взамен новых российских.

Дальше рискну процитировать своими словами. Чтобы подсократить и матерные опустить. Рябчиков тарахтит, дескать, стремный молодой рынок, воцарившийся в свое время на родине, которая простилась с последними остатками привычной советской власти, радовал самых отчаянных. Опять не прав. Многих вполне устраивал. Да и годы шли, миллениум подоспел. Пролез миллениум сквозь фортку, по третьему календарю, сработанному Хуучином Зальтаем. Допустим, в нулевых и десятых на Берлинщине первым делом вовсе не арабские пловцы высадились. Выловленные в Средиземном море. А русские айтишники и тузы, по-хозяйски располагающиеся в любом кресле. Для них везде лакомые куски раскиданы. Это якобы вздох второй. Новый виток. Потом, дескать, вздох третий. Самодовольные пилигримы разного рода, русские опять же: псевдоэксперты, нежно имитирующие первооткрывателей, цифровые кочевники-фрилансеры, орудующие отовсюду, бизнес-мигранты, ловцы ВНЖ. Ну и вдобавок ко всему автономные либералы – им старый Запад как мощный моральный лабаз, роднее по определению.

Завидуешь, Рябчиков, ревнуешь, что воля, она на самом деле здесь, в Берлине? Ренессанс, декаданс, эгрегор. Все умные и безумные. Стремятся быть на виду. Суррогат на-гора. Качество не в счет. А почему бы и нет? После Бойса и Бреннера. После или на фоне пойманного Борхесом воспевания силы, беспощадности и веры в меч. Клоунада, канонада, преодоление канонов. Стряхнув послеугарный сплин, сочиняют, рисуют, танцуют. Поют что-нибудь. Все креативные и искушенные. И все равно никогда не знаешь, где, кто и когда выстрелит, ножик метнет. Кто тренируется в каком-нибудь баре, тире. С красными глазными белками в глаза третьих белок. Ведь белка, отрицаемая, но периодически подступающая, уводит в тень формализацию. Ворохи регламентов, постулатов, распорядков и установок (не говоря уже про требования и контроль инстанций, ведомств и контор государства). Попробуй выслать психа, лучше ему заплатить. Или скукотища доводит до? У кого-то буйное помешательство, опасное для окружающих, агрессивное. Сидят на лавочках, где раньше формулы любви выцарапывались, жертв поджидают. Караулят на рынках и площадях. А у кого-то слезные воспоминания о расцвете народного творчества в колхозе «Рассвет». Повод в кокошниках да сарафанах, да с попевками, да в пристенный парк. «Художественная гиперплазия и идиосинкразия», – говорит доктор Кислицын. «Лучше не флаги, а белье на ветру, – уверяет Ребекка, бывшая моя подруга. – В сеточном трико к клубу „Кис-Кис“. Запас чулков á jour был как-никак еще у пушкинского графа Нулина. Сам Пушкин, если что, если верить слухам, явился в неких весьма откровенных, полупрозрачных штанах на обед к губернатору города Екатеринослава… Император Павел запрещал длинные брюки, олицетворявшие вольнодумство, но стоило ему оказаться задушенным, как именно отстаиваемая им старая модель костюма стала дрейфовать в залив троллинга и восприниматься как вызов. Вызов, друзья. Кто им брезговал? Ференц Лист, который Франц, поразивший внимание рижского общества прежде всего обтягивающими портами?» Стоит задуматься. Друд у Грина, святой доктор Гааз, Уайльд, которого упекли в тюрьму. Вызов и семиотика, согласно Ребекке, зовущей в Антифу. Мол, пора выходить на маевку. Ведь красный день календаря – 1-го. А как же драки по столице и загадочный Белтайн? А если Антифа в самом деле состоит из одних провокаторов?

Эх, Берлин слишком часто похож на безразмерный безалаберный балаган, с этим я готов был согласиться. Почти так же галдел он вокруг безработного Якоба, поэта-рекламщика из тридцать первого года: наяву и во сне, с потасовками, изменами, парнями в облегающей ткани и девицами деловыми. Да, «мы живем в эпоху