Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева Страница 14

бок и приподнялся на локте. Секция качнулась, но тут же встала на место. Молния в глазу здорово побледнела; Рылевский ощупал затылок, но ничего не разобрал под толстым слоем бинтов. Во всяком случае, снаружи крови не было. Он спустил ноги со шконки и некоторое время посидел неподвижно, пережидая качку, потом подался немного вперед, чтоб верхняя шконка не заслоняла свет, и достал письма.

Так он это себе и представлял: дождаться, пока заснут все взыскующие его души, и прочесть все разом, а потом уж перечитывать медленно, по одному-два письма в ночь, и отвечать.

Начать было страшно: Рылевский предчувствовал, как поплывут и закачаются строчки, как они затянут в свою мельтешащую рябь шконку, пол, стены, его самого и как над этой падающей вниз каруселью станет полыхать и искриться фиолетовый шар.

Края конвертов были аккуратно обстрижены цензурой; Игорь Львович вытряхнул на ладонь Сашкино письмо. Читать его было просто: ровные разборчивые строчки на клетчатых листах.

Нудно болел затылок, но голова почти не кружилась.

Александра Юрьевна недоумевала, упрекала, печалилась; полписьма ее занимали стихи:

…И я качну издалека

Твоей степи покой… –

прочел Рылевский и рассмеялся вслух. Его покой оставалось только качнуть издалека, вблизи уже покачали. Он передохнул немного, огорчаясь, что не сможет пересказать Сашке то, что происходило нынче вечером в штабе, и как пришлись в связи с этим ее стихи про качку.

Второе письмо Александры Юрьевны мало чем отличалось от первого: любовь, разлука и печаль; ничего по сути. Можно было что-нибудь и поинтереснее придумать. Чтобы прервать Сашкино нытье, делавшее его виноватым и мягким, Игорь Львович, развернувшись на шконке, начал просматривать письма от жены. Искал он дела, важного и срочного, чтоб не тратить впустую последние силы, – и вскоре нашел.

Дата на одном из писем была проставлена, по уговору, задом наперед, от года к числу. Рылевский подогрел листок над пламенем спички, и поверх строк проступили большие черно-коричневые буквы: левый не заряжен сто дошлю позже целую.

Игорь Львович отшвырнул письмо и сказал так, что Пехов дернулся и привстал на шконке, не открывая глаз.

– Спите, спите, Анатолий Иванович, – успокоил его Рылевский.

Такая новость долежит до утра. Стараясь не делать резких движений, Игорь Львович собрал письма и сунул их под подушку. По-хорошему это письмо следовало бы уничтожить немедленно, но будить Пехова было жалко и стыдно. Игорь Львович осторожно лег и пристроил грелку под затылок. Голову разламывало, разносило в клочки.

…Черная кровь медленно ползла по лицу битого зазря зэка; у Ирины на кухне было сильно накурено, поминутно звонил телефон, на столе вперемешку с пеплом, крошками и грязной посудой валялись бумаги; посреди этого развала разевали пасти две тапки с отодранными подошвами, а над ними, плавно и редко махая крыльями, парила одинокая сотня…

5 сентября 1982 года

– Ну как? – заглядывая через плечо, спросил плоскорожий капитан. – Стоящее что-нибудь?

– Досмотреть надо, а вообще-то, забавно, – отвечал ему Первушин, нехотя отрываясь от чтения.

Операция проходила гладко. Около часа назад десятка два могучих и хорошо обученных оперативников быстро и грамотно оцепили большой деревенский дом, обитатели которого безмятежно спали.

Капитан долго стоял над Фейгелем, тряс его за плечи и, помирая со смеху, ласково повторял:

– Вставай, вставай, Прохор. Уже обыск.

– А? Еще минуточку, – попросил Фейгель и, не открывая глаз, повалился обратно, в кучу тряпья.

Остальные проснулись сами; спросонья они были совершенно беспомощны. Разбуженный таки Фейгель сел за стол и попытался продолжить отдых, положив голову на руки.

Суетиться было уже бесполезно. В машинке, стоявшей в качестве груза на ведре со свежезасоленными грибами, торчали недопечатанные листы, и копирка меж ними нежно шуршала всякий раз, когда открывали дверь.

На крыльце перед домом маялась Александра Юрьевна. Ее отловили утром на станции, доставили в деревню в одном с группой захвата грузовике и отшмонали, между прочим, рукопись ее собственного романа.

В дом Александру Юрьевну не впустили, предоставив ей наслаждаться свежайшим сентябрьским утром в той поре, когда ночной иней постепенно становится росою. Высокое небо с редкими, ослепительно-белыми облаками, пара берез, почти не тронутых желтизной, и серебристо-серый некрашеный забор на заднем плане казались мастерски выполненной и неоправданно роскошной декорацией для скучной и затянутой пьесы.

Александра Юрьевна пересела в тенек на мокрую от росы приступку и привалилась спиной к бревенчатой стене дома.

Майор Первушин отошел от окна, смахнул со стола крошки, пепел и прочее, освободив себе некоторое дополнительное пространство для работы, и продолжал просматривать рукопись.

Напротив него, облокотившись на стол, засыпал Фейгель.

Глава 2

12 июня 1979 года

Утро

1

Евгений Михайлович Уборин, ближайший друг и соратник Рылевского, умел просыпаться в нужное время безо всяких будильников. В половине шестого утра он уже пил чай, лениво обшаривал короткие волны и полировал между делом крепкую изящную рогатку.

Жилище, а вернее, убежище Евгения Михайловича не отличалось ни красой, ни удобством: это была маленькая захламленная и затоптанная тараканами квартира под самой крышей скучной многоэтажки.

Из кухни открывался вид на одну из самых дрянных питерских окраин: редко стоящие дома подозрительно голубого цвета, окруженные вывороченной глиной, далее – стройка и чахлый загаженный лесок. Однако, чтобы правильно оценить пейзаж, Евгению Михайловичу довольно было вспомнить вид из окна спецпсихушки, где он провел несколько лет. Там же научили его ценить тишину и одиночество.

Евгений Михайлович отложил рогатку и занялся приготовлением новой порции чаю. Чайная церемония Уборина, по сложности напоминавшая китайскую, требовала времени и вдохновения; чай переливался из чайника в чайник, отделялся от чаинок, потом проделывалось еще что-то неуловимо-медитативное, однако то, что получалось, стоило хлопот.

Приемник на столе фыркал и хрюкал, как пойманный еж; неожиданно сквозь ежиную возню прорвался мелодичный и бездумный девичий голос:

«Радио “Свобода”… утренний выпуск…»

Ежик примолк; над миром свистел и завывал ветер.

«…Сегодня в Ленинграде начинается процесс… правозащитнику предъявлено обвинение…» – сладко выпевала девочка в Мюнхене.

Крепким прокуренным пальцем Евгений Михайлович пригладил небольшую шероховатость в седле рогатки и стал готовиться к выходу.

Он ушел в так называемые бега вскоре после ареста Игоря Львовича. Произошло это моментально, по вдохновению: в одно прекрасное апрельское утро Евгений Михайлович выглянул из окна своей собственной квартиры и обнаружил у подъезда «скорую помощь», стоявшую рядышком с черной «Волгой».

Сочетание это показалось Уборину до того неприятным, что он немедленно запер дверь на три задвижки и стал скручивать из простыней что-то вроде веревочной лестницы. Пока товарищи