Тристания - Марианна Куртто Страница 14

Но разве раньше я представлял себе жизнь без Лиз?

Под конец мы пошли в закусочную возле парка, заказали по чашке тамошнего кофе, терпкого, как деготь, и тянули его мелкими глотками, точно дорогой коньяк.

5

Тристан-да-Кунья, октябрь 1961 г.

Марта

Сегодня суббота, и Марта может спать допоздна или встать пораньше, если захочет.

У нее есть выбор.

Она лежит без сна, не зная, который час; прислушивается к кашлю Берта, который доносится из кухни. Протягивает руку и расплющивает паука, ползущего по стене.

Как же сильно Марта и Берт любили друг друга когда-то.

Марта слушает кашель мужа и гадает: чего еще Берту хочется в жизни помимо того, чтобы ощущать течение дней сквозь себя и руки Марты на своих плечах? У нее слишком сильные руки. Вероятно, это и пугает Берта — то, что Марта подобна камню, который можно бросить вниз со склона.

И камень не разобьется.

Марта ставит ноги на холодный пол. Чуть поодаль от кровати свет рисует на полу линии с острыми краями; эти лучи как будто ножом отрезали, — думает Марта и понимает, что солнце уже стоит высоко в небе. С восходом становится тепло. Ей не понадобится шерстяная кофта, разве что тонкая, ведь наверху всегда ветрено.

Она подходит к окну и распахивает шторы, отчего лучи света на полу вздрагивают. На соседском дворе Марта видит мальчика, который решает, куда поставить стул — в тень или на солнце? Глядя на мальчика, Марта вспоминает о своем брате Сэме, хотя тот на десять лет старше. До поры до времени они оба таятся, каждый в своем углу, но Марта чувствует, что им еще предстоит оказаться в центре всеобщего внимания.

Марте нравятся эти серьезные мальчишки, и ей хочется заботиться о них. Марта уже тянет руку к окну, чтобы постучать и крикнуть: «Не бойся, все в порядке!», но не произносит ни слова. Ей ли не знать, что дверь спальни может в любую минуту распахнуться от порыва штормового ветра, а палец — воспалиться и заболеть от соприкосновения с розовыми шипами.

Но, возможно, ничего такого не произойдет.

Марта стучит в окно и надеется, что мальчик слышит.

Он поднимает голову и смотрит, но не на Марту, а на ворота дома, и видит свою мать.

Джон

Мама заходит во двор и смотрит на меня с удивлением, как будто ожидала увидеть кого-то другого.

Никого другого тут нет, один только глупый мальчишка с серьезным лицом, который поднимает сосредоточенный взгляд от книги и хочет извиниться: прости, мама, но я все тот же, что и прежде. Думать — думаю, а делать не делаю.

Мама подходит ко мне, удивление исчезает с ее лица.

— Ты не проголодался? — спрашивает она, стараясь дышать ровно. Пытается скрыть свою тревогу, но ничего не получается.

— Только что позавтракал, — отвечаю я своим противным высоким мальчишеским голосом. Мне неприятно быть таким малявкой, но я вижу, что маме нравится именно это.

— Хорошо, — кивает она. — Но я все-таки поставлю варить картошку. Тебе ведь нужно расти сильным.

Она чмокает меня в макушку, заходит в дом и гремит посудой на кухне. Надеется, что домашние хлопоты прогонят беспокойство и угомонят улиток, которые вновь зашептались в ее животе после долгого перерыва.

Это не помогает.

Она встает у окна и глядит на мою спину. Я вижу ее лицо так отчетливо, словно передо мной поставили зеркало.

Мама, почему ты смотришь на меня, как на беспомощного ребенка? Ведь я — император.

Она открывает дверь, я поворачиваюсь к ней взглядом, и она снова начинает дышать.

Чего мама хочет?

Защищать меня?

Вместе со мной сажать деревья?

Думаю, нет, уже нет, но здесь, в нашем дворе, растет смоковница, которую я посадил, когда отец еще был дома, — точнее, это отец сажал, а я просто хлопал лопатой по комьям земли.

Я хорошо помню тот день: отец ходил по двору, а мама сидела на стуле, на том самом, на котором сейчас сижу я. Она была слишком большой для этого стульчика. Она была слишком тихой, она смотрела на меня и не могла понять, что же творится в голове отца. Эта мысль была простой, как яблоко; мама взяла ее в руку и бросила.

А я поймал.

Ворота захлопали, во двор пришли соседки, которым захотелось посмотреть на мои достижения.

— Такой маленький и такой рукастый! Настоящий огородник, весь в отца! — говорили они, а отец ухмылялся и улыбался каждой женщине особой улыбкой.

Он сходил в дом и вернулся, держа в руках большой пакет чая, который привез из Англии.

— Всем по три унции, гулять так гулять! — выкрикнул отец, и женщины окружили его, от волнения едва не выскакивая из мокасин.

— М-м, вкусно пахнет!

— Пусть ваш сынок вырастет рыбаком! Славный будет муж для нашей Магды!

— А может, для нашей Клары.

Мама на стульчике — и мама в дверях. Мама, запыхавшаяся от бега, — и мама, успокаивающая свое сердце, которому хотелось бы засыпать двор своим пеплом, чтобы все вокруг потемнело и мама снова стала единственным светом в глазах отца.

— Сейчас расскажу тебе секрет, — сказала женщина мужчине.

— У тебя есть секреты? — удивился мужчина.

— Всего один. Слушай: даже если Тристан взорвется…

— Такого не случится.

— Это же секретная история. А значит, в ней может случиться что угодно.

— А в жизни нет.

— Откуда ты знаешь?

Помню день, когда мы в последний раз провожали отца на корабль. Помню, как чемоданы в тачке подскакивали, а вены на руках отца вздувались, пока он толкал ее к берегу.

Мама тоже толкала тачку: она положила свою маленькую материнскую руку поверх большой отцовской руки с выступившими венами и думала, что помогает ему.

Под ногтями отца виднелась грязь.

В животе у мамы ползали улитки и гусеницы.

Я шагал следом и слушал родительское молчание, пинал камешки и замерзал, хотя день был теплым, а солнце большим и желтым.

Мы приблизились к ровной низине перед самым берегом, и тачка едва не опрокинулась. Отцу пришлось отклониться назад, чтобы удержать ее. Мама убрала руку и надеялась, что это мгновение будет длиться вечно, но ничего подобного не произошло, и мы молча прошли последние метры до кромки воды. Отец поставил тачку, утер пот со лба