Три книги про любовь. Повести и рассказы. - Ирина Валерьевна Витковская Страница 12

Сегодня – про Тамарку. Это её отчаянная подружка: такой же коновод, как и она сама. Даже странно: как в одной дворовой шобле уживались два атамана?

А уживались.

– Ничего… Я хоть тощая была, но хлёсткая… Вёрткая. И рука тяжёлая, не подходи!.. Спускать никому не собиралась.

– А Тамарка?

– Тамарка? – звякает чашка о блюдце, ладонь подпирает подбородок. – Тоже, та ещё… Она и выше меня на полголовы, и в теле. Кобылица, одним словом. Мать до семи лет с ложки кормила.

Мы заливаемся смехом, я привстаю и задеваю головой абажур, и он летает, как оранжевый мяч, набрасывая на стены чудные тени, и от этого мельтешения хохочется почему-то ещё сильнее…

С детства у Тамарки было две мечты.

Первая отражала её профессиональные устремления: она до дрожи в коленках мечтала мыть пузырьки из-под лекарств. Немало времени в сопливом возрасте проторчала у здоровенного окна угловой аптеки, где это всё происходило. Баночки, скляночки, бутылочки, пузырёчки, отмытые под тугой струёй специальными ёршиками, стройными рядами выстраивались на стеклянной полке, примыкающей к окну. Сияя и переливаясь. Белый халат мойщицы добавлял значимости производимым действиям. Из-под чего были склянки – понимается только сейчас: аптека-то при больнице, и справа от неё был вход в лабораторию…

– Кстати, мечта её таки сбылась, – говорит мама, натягивая «шальку» халата повыше и кутая в неё шею, – всю жизнь проработала лаборанткой в НИИ… По сути, те же самые пузырьки и мыла…

– А вторая?

Вторая мечта была родить в будущем девочку и назвать Инной.

– И-и-ин-на!.. – мечтательно запрокидывалась Тамаркина голова с длинной белой гривой и крупными белыми зубами – точь-в-точь лошадиная, – а звук имени выливался в протяжное, но совершенно явное ржание. Дворовая шобла дивилась, но почтительно. По-другому было небезопасно.

– Ну, про это – сама знаешь. И дочь есть, и так зовут… – мама машет рукой. – И такая же кобылица…

Я кладу в рот кусочек леденцового сахара: можно даже не подталкивать, а помолчать, поток уже не остановишь.

Тамарка, короче, считала себя непревзойдённым специалистом в постановке диагноза. Во-первых, её мать не работала, а всё время придуривалась, что больная, чтобы оправдаться перед соседями; а во-вторых – будущая профессия – мытьё пузырьков, всё-таки имела отношение к медицине и ко многому обязывала.

– А я, – мама опять берётся за щипчики, – тогда уже тренировалась вовсю. Какой это класс был? Шестой? Седьмой? Не помню. Ну и…

Гимнастика, конечно, спорт травмоопасный. Здесь важно баланс соблюсти. И кураж надо иметь, чтобы не бояться элемент выполнить, и тренеру доверять безмерно: знать, если что – поймает. Ловил, конечно, куда он денется. Серьёзных травм никогда не было. Но так – синяки, шишки, это уж…

– Одним словом, просыпаюсь как-то утром, на правой стороне груди боль – существенная. И вспухло. Шишечка мягкая размером с боб. Болезненная – тронуть нельзя. Вот, думаю, приложилась вчера грудной клеткой с переворота боком… На маты, конечно, но всё равно… Грудной клеткой – потому, что кроме этой клетки там больше ничего не было. Доска, кожей обтянутая. И две точечки. Вот в этой точке и…

Я ловлю каждое слово.

– В школу сходила, домой пришла. Майку задрала – и к зеркалу. Не проходит. Главное – с одной стороны… И явно так, хорошо видно. Д-да какие родители… Мама… Мама день и ночь работала, не было её.

Зато Тамарка пришла. Осмотрела. Пальцем нажала. Я аж взвилась – уй-я-а-а!..

– Рак, – говорит. – Безо всякого сомнения. Я такую одну тётку знаю. У неё всё так же было…

И поволокла в детскую поликлинику. Авторитетная, немногословная. Шагает своими шагами семимильными, а я рядом болтаюсь, то и дело вперёд забегаю, в лицо ей заглядываю.

– И что ж теперь будет, – говорю…

– Да ничего, отвечает, – не беспокойся. Отрежут – да и всё. Я такую одну тётку знаю, говорю же. Правда, она померла уже…

Дотащились до поликлиники. А мы любили туда ходить – там чистенько всегда, мебель детская стоит, расписная. И народу нет никого. Почему? Я почём знаю. Не болел никто… Так… какой это год был? Сорок седьмой? Восьмой? Уж точно и не скажешь.

Вошли – и буром мимо регистратора. Она: куда, куда? А Тамарка ей:

– Нам срочно! У неё – рак!

Та сразу отстала.

Пальтушки свои с шапками на стулья в коридоре сбросили – и в кабинет! Тамарка первая, меня за руку тащит.

Врачиха сидит за столом, пишет что-то. Нестарая. Симпатичная такая… Усталая. Голову подняла.

Тамарка – меня в спину, к столу, значит.

– У неё – рак!

Врачиха очки сняла, протёрла.

– Показывай, – говорит.

Я опять майку вместе с кофтой задрала. Она посмотрела, посмотрела…

– Опускай, – и опять писать принялась. – Идите домой, девочки.

– А рак? – рявкнула Тамарка.

– Нету никакого, – устало проговорила врачиха и слегка улыбнулась. – Это вы… девушками становитесь, – и вздохнула. – Надо бы к вам в школу прийти, побеседовать…

И опять над писаниной склонилась, давая понять, что разговор окончен.

…Обратно домой мы шли с разными чувствами. Тамарка – раздосадованная, что её диагноз не сбылся и медицинские позиции пошатнулись. А я – наоборот. Очарованная. Магией врачихиных слов. «Девушками становитесь…»

И – я-то да. А Тамарка – нет пока…

…Мы с мамой сначала смеёмся, а потом надолго замолкаем. Она опять колет леденец. А я смотрю на одну из фотографий над её головой. Там девочка-семиклассница с большим ртом и косами, подвёрнутыми баранками. С коричневыми атласными бантами. И – маленьким тайным бугорком под бронёй школьной формы. Свидетельством её начавшегося расцвета…

Про статус

– Ой, Ирин-апа, и не говорите…

Мы с Гулей сидим на крыльце и рассуждаем о падении нравов. О том, как изменились её соотечественники, которые ещё несколько лет назад приезжали честно работать и зарабатывать, а сейчас… Избаловались совсем. Работать не хотят. В каждом глазу – доллар. Отсюда преступность. Враньё. Бессовестность.

Гуля – молоденькая узбечка. Красивая, стройная. Работает в богатых загородных домах помощницей по хозяйству. Совсем не похожа на тех, о ком говорит… Работящая, честная. Беспредельно наивная. Но и гордая – не подходи!

Гуля в эти выходные выбралась в город, в салон-парикмахерскую. Стрижку сделала, покрасилась. Потом – кино, «Макдоналдс». Удались выходные.

И вот идёт она, красивая, нарядная, собой со стороны любуется: волосы оттенка «горький шоколад», блестят, развеваются; стильно до невозможности. Не зря деньги потратила.

По дороге к остановке вспомнила, что сумку надо от мусора освободить: фантики конфетные, обёртки от жвачки, какие-то флаеры, рекламные листки… Ну и свернула во двор, прямо к контейнерной площадке. В загородку вошла. А там…

– Наш, понимаете. Грязный такой, неаккуратный. Волосы – так… щетина.

Дворник, одним словом.