Шарики патинко - Элиза Шуа Дюсапен Страница 11

«Даже не вспоминают».

Перечитываю и стираю.

«Все хорошо. Они тебя обнимают».

Я выключаю компьютер и ложусь на пол. Машины орошают дорогу. Ребенок скачет по лужам, мама держит его за руку, и он как будто летит.

Прошло уже почти двадцать лет со времени нашего последнего совместного путешествия.

Мама, бабушка и я. Музей естественной истории в Уэно, зал Эволюции. На вращающемся экране демонстрируют фильм, где показывают театр теней — вереница мужчин, женщин и детей пешком, на лошади, в экипаже, на машине, затем в космическом корабле. На каждом этапе они берутся за руки, разбегаются и прыгают, приземляясь в новой эпохе. Фонограмма напоминает мне песенку из сериала «Да-да: Расследование в стране игрушек», с задорным мотивом на четыре такта. Мама тихо ругается с бабушкой по-корейски, я не знаю, по какому поводу, только несколько раз слышу, как мама произносит слово «раб». Я жду. Смотрю фильм снова и снова. Мне становится скучно. В соседнем зале показывают животных. Я спрашиваю у мамы разрешения пойти туда, она отказывает и собирается возвращаться домой. Бабушка замечает ей, что в кои-то веки она могла бы и разрешить мне что-нибудь, я ведь всего лишь хочу посмотреть на животных. Мама мечет на нее сердитый взгляд.

«Ладно, ладно, — говорит она, подталкивая меня в спину, — иди, иди!»

И я скачу в зал с чучелами. Мои шаги отдаются под каменными сводами, которые поддерживаются колоннами. На Ноевом ковчеге медведи, тигры, лани, панды. Их сухая шерсть осыпается на пол. День клонится к вечеру. Облака затягивают небо, зажигаются люстры. Я подхожу ко льву. Пасть открыта. На языке пыль. Глаза тусклые. На стенах висят огромные стенды с насекомыми, пригвожденными брюшком или спиной вверх, со скрещенными лапками. Я оборачиваюсь и замечаю, что я одна — мама и бабушка остались в другом зале. Я бегу туда и прячу слезы, уткнувшись в мамино платье.

«А ты что думала? — говорит она по-французски, глядя на бабушку. — Это не животные, а только шкуры. Старые шкуры с бусинами вместо глаз».

Вернувшись домой, бабушка отвела меня в сторону, чтобы узнать, что сказала мама.

«Ничего», — солгала я. Я смотрела «Короля Льва» по телевизору и отговорилась тем, что хотела увидеть настоящего льва в музее, только боялась. Бабушка не знала Уолта Диснея. Я поставила кассету, и мы посмотрели мультфильм вместе. Так у нас появилось обыкновение смотреть мультфильмы. Впоследствии она сама включала их фоном, пока готовила еду или делала уборку в доме. Особенно она любила популярные песни, которые в конце концов стала понимать, несмотря на французские тексты.

В тот год мама увезла меня от бабушки раньше, чем предполагалось. Дедушка проводил нас до аэропорта, бабушка осталась дома, сославшись на то, что боится самолетов. Мама посещала родителей все реже и реже, на протяжении двух лет отправляла меня на каникулы одну, затем я поступила в старшую школу и лето посвящала другим занятиям. В Японию я вернулась только несколько лет спустя вместе с Матьё.

Около часа ночи меня будит шум в ванной — какая-то смесь кудахтанья и текущей воды. Я встаю и стучу в дверь. Ответа нет, и я открываю сама. Бабушка с мокрыми плечами наклоняется над умывальником. Она хотела проверить, держится ли на волосах краска, и все сошло. Она давится от смеха и делает мне знак молчать: наверху спит дедушка. Я помогаю ей сменить рубашку. Она продолжает тихонько смеяться. Я сушу ей волосы. Она замерзла. Я растираю ее кожу в пигментных пятнах, мягкую, в синих разводах. Бабушка уже не смеется, а рассматривает себя в зеркало:

— Деревенщина, — произносит она наконец.

После урока Миэко хочет отвести меня на крышу и что-то показать. На улице уже темно. Анриетта спрашивала меня, не могу ли я сегодня задержаться подольше, поскольку у нее внеплановое заседание кафедры.

Мы взбираемся по пожарным лестницам. Они открываются на площадку, покрытую вентиляционными трубами, как пиявками. Из-за стелющегося по земле дыма не видно машин, только верхняя половина зданий, на высоте фонарных столбов, вывесок, освещенных окон, как будто плавающих, словно медузы, в небе. Миэко указывает на дом напротив:

— Пчела прилетала оттуда. Это токийские пчелы. Они делают мед из вишен, потому что в городе есть только такие цветы.

Я не сразу различаю ульи, многочисленными рядами расположенные на крыше.

— Мне холодно, пойду поищу, что накинуть, — говорит Миэко, возвращаясь в дом.

Я приближаюсь к краю. Крики ворон. Сирены скорой помощи. Поднимаясь сюда, звуки глохнут. Паук ткет на перилах густую паутину, которая отсюда кажется не меньше, чем бейсбольные поля на соседних крышах с их защитными сетками.

Вдалеке один игрок. Рука застыла в воздухе в ожидании мяча, которого никто не подаст. Медленно разворачивает тело, создавая впечатление, что ему потребуются годы, чтобы вернуться в начальную позицию. Я некоторое время наблюдаю за этим одиноким игроком, повторяю его движения, копирую эту безграничную медлительность, спрашивая себя, действительно ли он играет, или мое восприятие изменено, или, может, время попало в какую-то ловушку, где все заторможено.

— Онни?

Миэко пристально смотрит на меня, держа в руках термос и два махровых полотенца. Я стою с поднятой головой, одна согнутая нога впереди, вторая сзади. Выпрямляюсь и слишком радостно восклицаю, что термос — знак уходящего лета.

— Холодает, — смеется Миэко. — Это королевский молочный чай.

Мы закутываемся в полотенца. Для меня они слишком короткие, доходят только до низа живота.

— Пчелы умирают, — говорит девочка, — потому что в городе становится все меньше деревьев. И кажется, в тот день, когда они все умрут, мы умрем тоже.

Я поворачиваюсь к ней.

— Знаешь, я тоже боюсь…

— Пчел?

— Что деревья умрут… Все. Вот почему я люблю забираться на вершины гор, туда, где их нет по природе.

— А я никогда так высоко не была, — вздыхает Миэко.

— Может быть, еще побываешь.

Мы крепче натягиваем на плечи полотенца и пьем королевский молочный чай, передавая друг другу термос. Появился лежащий серп луны. Меня каждый раз удивляет, что в Японии луна как будто спит, тогда как в Швейцарии стоит прямо. Я делюсь этим наблюдением с Миэко. Она наклоняет голову набок, чтобы увидеть светило под другим утлом.

— Ты ждешь своего отъезда? — спрашиваю я.

— Мама говорит, это ради моего будущего.

— А ты? Что думаешь ты?

— Да я не знаю, это ведь еще не