В гостях у турок. Под южными небесами - Николай Александрович Лейкин Страница 37

Прокурор улыбнулся Глафире Семеновне хмельными глазами, развел руками и произнес:

– Представьте, сударыня, ведь уговорил меня ваш муж. Уговорил! Против таких аргументов не могу отказаться. Действительно, дому нельзя быть без крыши! О, русские присловья, русские присловья! Когда-то болгарский язык выработает себе что-нибудь подобное! Выпьемте и примемся за бульон.

Было выпито по пятой. Николай Иванович и прокурор затем вылили в себя по чашке бульону и принялись за скумбрию.

Коридорный внес бокалы и бутылку шампанского.

– Боже мой! Да вы и в самом деле шампанского заказали! Ведь это будет чисто лукулловский пир! – воскликнул прокурор. – Напрасно, напрасно.

– Что за напрасно! Я рад-радехонек, что цел-то остался! Ведь я думал, что вы меня заарестуете, – отвечал Николай Иванович.

Прокурор пожал плечами.

– Откуда вам могли такие мрачные мысли прийти? – сказал он.

– А вот подите же, пришли! Ведь меня, должен вам сказать, здешние газетные репортеры за какого-то русского дипломатического агента приняли, были и здесь, в гостинице, ловили меня и по ресторанам и расспрашивали, что я думаю про нынешнюю Болгарию, что я заметил особенное в Софии, а я их не разубеждал, что я простой русский путешественник. Ведь сегодня, я думаю, уж об всем этом есть в газетах, – рассказывал Николай Иванович.

– Любопытно прочесть. Надо послать за газетами, – сказал прокурор.

– Потом, потом… На железной дороге купим. Ведь теперь некогда читать. Теперь, господин прокурор, пить да есть надо.

– Опять прокурор!

– Виноват, Степан Мефодьич. А ведь рыбка-то плавала! – вдруг воскликнул Николай Иванович, доедая скумбрию, и схватился за бутылку шампанского. – Ведь рыбка-то плавала, а потому и нам по суху-то нечего бродить. Надо промочить себя.

И он принялся разливать шампанское в бокалы.

– За здоровье дорогой хозяйки! – возгласил прокурор, принимая бокал с вином и чокаясь с Глафирой Семеновной. – Ужасно только мне совестно, что я, пользуясь от вас таким радушным гостеприимством, не в состоянии отплатить вам тем же, ибо сегодня после полудня уезжаю.

– Куда? – спросил Николай Иванович.

– В Филипополь. Ведь я, кажется, говорил вам давеча, когда вошел, что уезжаю к себе в Филипополь. Да, говорил.

– Это когда вы вошли-то? Батюшка! До того ли мне тогда было, чтобы что-нибудь слышать и понимать! Я дрожал как осиновый лист, – отвечал Николай Иванович и спросил: – А в Филипополь по той же дороге, что и в Константинополь?

– Да как же! Едущим в Константинополь нельзя миновать Филипополь.

– Вот и отлично. Значит, после завтрака вместе и поедем. Глафира Семеновна! Слышишь, какая приятная компания нам предстоит в дороге! Не станем и мы откладывать наш отъезд из Софии. Ведь мы здесь уж все видели, что здесь есть и что можно видеть. О, как все это хорошо устраивается! – восторгался Николай Иванович, произнося слова уже несколько заплетающимся от выпитого языком. – В дорогу захватим винца…

– Вот это винцо-то и позвольте мне захватить в дорогу, – сказал прокурор. – Тогда я буду иметь хоть маленькую возможность отплатить вам за гостеприимство.

– Э, что за счеты! Только бы было вино, а там чье оно – зачем разбирать! Брат-славянин! Ведь рыбка-то плавала! – опять воскликнул Николай Иванович.

Прокурор в восторге воздел руки кверху.

– О, русские присловья, русские присловья! – опять воскликнул он. – Ну как при них откажешься пить! Они имеют магическое действие на волю человека! Выпьемте, Николай Иванович! Поднимаю здравицу за единение братьев-славян! За тесную дружбу!

– Живио![87] – закричал Николай Иванович. – Глаша! Пей!

Глафира Семеновна, смотревшая уже исподлобья на расходившихся мужа и гостя, неохотно взялась за бокал. Она не любила, когда муж ее бывал пьян, а теперь от выпитого вина у него уже даже перекосило глаза. Прокурор, тоже с посоловевшими глазами, так чокнулся с ней, что даже расплескал ее вино, выпил до дна и принялся уничтожать совсем уже остывший бифштекс с солеными оливками.

Николай Иванович вновь разливал по бокалам вино и восклицал:

– За здоровье славянских женщин! Живио!

XXXVI

В первом часу дня по улицам Софии, по направлению к железнодорожной станции, во всю прыть мчались два фаэтона. В первом из них сидели Николай Иванович и прокурор, во втором помещалась Глафира Семеновна среди саков, корзинок, баульчиков и подушек, завернутых в пледы. На козлах рядом с кучером сидел усатый молодец из гостиницы в фуражке с надписью «Метрополь». Николай Иванович размахивал руками и кричал: «Живио! Да здравствует славянское братство!» Делал он это при каждой собравшейся кучке народа, попадавшейся им по пути, и при этом лез целоваться к прокурору. У них также была кладь: в ногах в фаэтоне стояла плетеная корзинка с вином и закусками, купленными в гастрономическом магазине Панахова.

Но вот и станция железной дороги. У подъезда к ним подскочило несколько бараньих шапок, и они принялись их высаживать из фаэтонов. Николай Иванович и им закричал «живио» и «да здравствует славянство», а потом стал раздавать направо и налево никелевые стотинки, нарочно для этого наменянные, говоря:

– Получите по-русски на чай! Получите и помните славянина с берегов Волги и Невы!

Стотинки раздавались и извозчикам, стоявшим перед зданием станции в ожидании седоков. Со всех сторон сыпались благодарности и приветствия получивших:

– Благодары, господине! Проштавай! Останете с здравие![88] Благодары!

– Кричите ура! Вот вам еще на драку! – проговорил Николай Иванович, обращаясь к собравшимся извозчикам, и кинул им горсть стотинок на мостовую, но прокурор, бывший менее пьян, схватил его под руку и потащил в здание станции.

Глафира Семеновна следовала сзади, чуть не плача, и бормотала по адресу мужа:

– Пьяный безобразник! Серый мужик! Бахвал бесстыдный!

Николай Иванович, слыша эти слова, оборачивался к ней и говорил заплетающимся языком:

– Пусть прокурор посадит меня в кутузку, если я пьяный безобразник! Пусть! А если он не сажает, то, стало быть, он очень хорошо понимает, что это не безобразие, а славянское единство. Прокурор! Степан Мефодьич! Ведь это славянское единство? Правильно я? – приставал он к прокурору.

– Идемте, идемте… Поезд из Вены в Константинополь прибыл уже, и надо садиться, а то опоздаем! – торопил его прокурор.

– Нет, я желаю знать мнение прокурора – славянское это единство или безобразие? Прокурор! Душка, скажи! – допытывался у прокурора Николай Иванович и воскликнул: – Чувствую полное радушие славянской души и хочу обнять всех братьев, а она: пьяное безобразие!

Поезд действительно уже пришел из Вены и минут через десять должен был отправиться в Константинополь, так что супруги и прокурор еле успели с помощью проводника из гостиницы купить билеты, сдать свой багаж и поместиться в купе. Николай Иванович опять стал «серебрить» бараньи шапки, принесшие в купе подушки и саки. Опять приветствия: