Сообщники - Анна Пестерева Страница 22

Я всегда выслушивала ее жалобы на одноклассниц, всегда была на ее стороне. И теперь она демонстративно идет отдельно. Маячит своей уродской курткой, не дает мне идти спокойно. Когда мы подошли к Дому техники, она свернула на аллею, а я пошла по проезжей части. Я подтянула лямки рюкзака и ускорила шаг. Я решила обогнать бордовое пятно. За живой изгородью я видела, что Аня идет спокойно. Но потом она коротко посмотрела на меня и заметила, что я ее почти обогнала. Она встрепенулась, как ворона, и побежала. Рюкзак дрыгался, качался помпон на шапке. Я тоже побежала. Сменка била меня по руке. Аня оказалась быстрее, к тому же у нее было преимущество – она уже на аллее. Она вырвалась вперед. Обернулась, убедилась, что я отстала, и пошла широким шагом. Мне стало больно дышать, и я остановилась.

Дома я позвонила Маратику.

– Привет! – сказала я.

– Привет. Это кто? – спросил он.

– Я, Света. Что нам задали по инглишу?

Он положил трубку. Когда я позвонила снова, у него было занято.

Молчание выросло вокруг меня, как стена.

Иногда во время уроков человек, оказавшийся рядом, забывался. Он давал мне запасной карандаш или спрашивал ответ на пример. Но стоило прозвенеть звонку, переставал меня замечать.

Я почувствовала, что каждое мое движение привлекает внимание людей. Моя долговязая фигура, моя душная водолазка, мой зеленый рюкзак. Мой новый пенал и мое сочинение, которое Светлана Ивановна прочитала перед всем классом. Все было нехорошо. Все было не так, как надо.

За словом на «К» появились другие слова:

Курица

Кура

Дура

Квокля

Квочила

Квочидзе

Кочан – кто-то написал его на бумажке и прилепил мне на спину.

Но главным оставалось слово на «К» – героиня мультика, высокая нервная курица на тонких ногах. Самым противным в ней был голос. Я решила по возможности перестать говорить.

* * *

Вместо физики наш класс повели в актовый зал. Все расселись в первых рядах. Диляра с Таней среди мальчиков – теперь они правда сдружились. Женщина в золотых очках показала нам фильм о детях, которые пострадали из-за своего хулиганства. Один мальчик разбил градусник и ночью начал задыхаться. Второй кинул в костер баллончик от лака для волос, тот взорвался и ослепил его. Раньше я не знала про такой вид «детских забав». Третьи дети нашли на помойке какие-то склянки, разбили их и порезались.

После фильма нам раздали листочки и попросили ответить на несколько вопросов:

С кем в классе вы дружите?

С кем в классе вы бы хотели дружить?

С кем бы вы хотели сидеть за одной партой?

Я подложила под листок учебник биологии, написала «Лукьянова С.» бледно-голубой ручкой. Все тихонько писали, закрывая листки друг от друга. Тимур сказал: «Серый, отвали». Светлана Ивановна сказала: «Тише!» Женщина блестела золотыми очками. Поправляла волосы, которые стояли вокруг ее головы наподобие шлема. Бежевый свитер в косах, коричневая юбка, сапоги на низком каблуке.

Я сдала чистый листок.

Перед тем как отпустить нас на перемену, Светлана Ивановна сказала, что в воскресенье состоится лыжный забег и от нашего класса нужны участники – мальчики и девочки. Меня это не касалось, я всегда была освобождена от физкультуры – из-за зрения. Но что-то вдруг толкнуло меня под ребра. Когда все встали с мест и пошли из зала, я подошла к Светлане Ивановне и сказала, что тоже хочу участвовать в забеге.

– Вот и замечательно, Света, а то ты совсем оторвалась от коллектива, – сказала она и записала мою фамилию в блокнот.

Воскресенье выдалось как раз для лыж – не слишком морозное, но без осадков. Мама согласилась сопровождать меня. Мы надели колючие свитера и гамаши, а сверху спортивные костюмы. Пока мы ехали на лыжную базу, мама рассказывала, как участвовала в забеге своей школы и шла второй, но на спуске с горы потеряла равновесие. Одна лыжа сломалась, а она сильно расшибла лоб.

Мы приехали на базу и быстро нашли своих. Странно было видеть только кусочек класса, не объединенный никакой особой логикой: несколько мальчиков, одна отличница, дочери учительниц, Гульназка без Нели, я. Как будто кто-то случайно высыпал несколько фрагментов пазла из коробки, и они оказались здесь – в лесу на Сокольской горе – и сами сложились в картинку. На базе пахло пóтом, люди снимали и надевали лыжи. Мама взяла мне ботинки в прокате, они сразу подошли.

У Гульназки на груди был самодельный номер – просто бумажка с написанной фломастером цифрой «3», приколотая на булавку.

– Ты волнуешься? – спросила я ее.

– Нет, – сказала она и засмеялась. – Все равно не выиграю.

Прибежала какая-то учительница и увела детей с номерами на лыжню, а мы, дети без номеров, пошли по лыжне в другую сторону. Трасса была прикольная – с парой горок, которые я преодолела легко. Было здорово идти, видя перед собой одноклассника и зная, что за тобой тоже кто-то бежит. И впереди достаточно пространства, чтобы никто никому не мешал. К тому же все мы шли одинаково медленно, постоянно сбиваясь и теряя лыжню. Я пару раз завалилась на бок, смеясь. Я видела, что Антон передо мной тоже иногда падает. Когда мы вернулись на базу, у нас были красные светящиеся лица и полные ботинки снега. Гульназка тоже вернулась. Она, как и ожидала, пришла в числе последних. Но ее это не расстроило. Мама сфотографировала нас на фоне леса и загнала внутрь базы, чтобы мы не простудились. Там было влажно. Все сняли шапки, и оказалось, что наши волосы совсем намокли и прилипли к головам. Гульназкины косички растрепались. Мама достала из сумки термос со сладким чаем с лимоном. Потом она дала каждому из нас по бутерброду с колбасным сыром, я даже не знала, что она их взяла. Бутерброды были ужасно вкусные. Мы передавали термосную крышку друг другу, дули на чай, прихлебывали, болтали и смеялись. Выходя из базы, мы начали скандировать: «Гуль-наз-чем-пи-он», из-за чего все на нас недовольно и непонимающе оглядывались. Особенно победители, на шеях которых висели медали. Но мы продолжали скандировать.

Антона, Тимура и Дашу мы оставили на остановке. Гульназка попрощалась и свернула на дорогу к своему дому. Номер с груди она уже сняла, но булавка все еще висела. Мы с мамой пошли с горки. «Усталые и довольные, они возвращались домой», – сказала мама. Я и правда устала, ноги еле двигались, но на душе было хорошо. Когда мы подошли к дому, тихо пошел снег. Папа уже разогрел суп, на второе была пшенная каша с изюмом – папино коронное блюдо. Я съела из каши весь изюм.

Когда в понедельник я вошла в класс, на задних рядах закудахтали.

Татьяна Юн

Одна

Это был день рождения двухлетнего малыша, сына моей подруги. Я сидела в плетеном кресле, и вокруг было очень громко: от музыки до визга в надувном бассейне. Я допивала невкусную, неправильную сангрию и думала только о том, чтобы зайти в дом и вылить ее в раковину. Аня, моя дочь, все время подбегала и пыталась залезть ко мне на колени. Я что-то спрашивала: кажется, все ли у нее в порядке. Она – с пьяными от детского счастья глазами – тараторила что-то про медуз и летела обратно к бассейну.

Двухлетний именинник боялся происходящего, держался в стороне, иногда принимался плакать и проситься на руки. Его мама, красивая эмигрантка из Эль-Сальвадора с таким же красивым именем Кларисса, охала от усталости, поднимала мальчика и гладила по спине, грустно глядя куда-то в сторону.

Я думала, что надо поддержать Клариссу, подойти, отвлечь ее сына, но останавливала себя, понимая: на самом деле мне все равно, как она себя чувствует.

Ко мне подошла другая моя подруга, американка Элизабет. Приподняв брови, она слегка наклонилась и сказала:

– Маша, ты видела? Он никак не успокоится. Кажется, Клариссе следует…

Я пропустила ее слова через невидимый фильтр, и они исчезли.

Где-то рядом мелькала Чарли – тоже американка, четвертая в нашем материнском кругу. Мы общались