Осень добровольца - Григорий Степанович Кубатьян Страница 8

Бойцы подписывают фломастером свои позывные на каждом предмете экипировки: иначе потом всё перепутается, своё ни за что не найдёшь. Я всё ещё не придумал позывной, и что писать на вещах — не знаю. Пока что привязываю к куртке, рюкзаку и кружке по кусочку белой верёвки.

Раскатав на койке спальник, под бормотание и споры соседей залезаю внутрь. Завтра начнутся первые тренировки. Нужно выспаться.

★ ★ ★

Когда я был маленьким, меня водили в детский сад на Фонтанке. Не простой, а логопедический: мне не давались буквы «Р» и «Л». Если бы не этот сад, возможно, я сейчас разговаривал бы как Ленин. В начале восьмидесятых такое сравнение обидным не казалось, но в любом случае я благодарен детсаду за эти мучительные «р-ракета», «р-рука», «л-ласточка», «л-лошадь». У меня выходило «уакета», «уука», «уасточка» и «уошадь».

Детский сад находился в старинном особняке напротив Белинского моста. Раз в день нас выводили гулять в проходной двор-колодец с крошечным газоном и несколькими чахлыми деревьями.

Выходить за пределы двора было запрещено, поэтому во время игр мы изучили его вдоль и поперёк. Там была лавка, на которой сидела воспитательница, а ещё лестница, спускавшаяся в запертый подвал. На этой лестнице можно было прятаться во время игры в «войну».

— Tax! Tax! Ты убит, падай! — кричал мой товарищ Максим, целясь в меня деревянной рогулькой.

Я шатался, жмурился, но потом открывал один глаз и, наставляя на друга такую же деревяшку, хрипел:

— А я из последних сил… Пффф! Ты тоже убит!

Мы все смотрели советские фильмы — и знали, что герои из последних сил всегда могут совершить что-нибудь героическое, а сразу погибают только фашисты.

Шутить про фашистов было смешно. В садике был популярен стишок: «Внимание, внимание! Говорит Германия. Сегодня под мостом поймали Гитлера с хвостом».

То, что у Гитлера мог быть хвост, я не сомневался. Но часто думал: как бы это могло выглядеть? Я представлял себе Гитлера, виляющего собачьим хвостом, когда его вытаскивают из-под моста советские солдаты. А вообще, что это за мост? Если над рекой, то внизу должна быть вода — и, значит, у Гитлера был рыбий хвост. Было жутко и весело представлять, как там, под водой, где живут водяные и русалки, между мачт затопленных пиратских кораблей плавает Гитлер с рыбьим хвостом.

— Максим, скажи, как Гитлера ловили: сетью или на удочку? — спрашивал я товарища. — Удочка Гитлера, наверное, не выдержит — сломается.

— На Гитлера пушку наставили, и он сдался! — с важным видом отвечал Максим. — И ещё там парашютисты с неба прыгали.

Наша подготовительная группа занимала комнату с видом на Фонтанку. Окна были пыльными, зато подоконники — широкими. На них стоял целый ряд баночек с луком. У каждого из нас была своя стеклянная баночка с подписанным именем.

Каждый день я бегал смотреть, как растёт мой лук. Сначала в воду вылезли белёсые корни, потом показалась зелёная стрелка, и ещё одна. Лук рос прямо на глазах. Можно было отщипывать его, макать в солонку и есть. Он был чуть горьковатый, зато — свой собственный.

На завтрак давали кашу. Не то что бы я очень её любил. Но — умел её есть. Размазывал кашу по тарелке, а потом, надавливая краем ложки, делал лепестки. Получалась этакая ромашка из каши. Дальше можно было съедать один лепесток за другим. Так выходило интереснее. Этому способу меня научила бабушка, у которой я проводил каникулы.

После завтрака были занятия. Мы учились считать, изучали буквы. На логопедические занятия нас забирали по очереди. «Арбуз», «барабан», «перо», «Аврору» я освоил быстро. А вот буква «Л» долго не давалась. «Слон», «дятел», «яблоко» и «юла» будто специально хотели сжить меня со свету. Они кружились вокруг хороводом и гнусно хихикали.

Особенно раздражало слово «юл-ла» или, как её ещё называли, «вол-л-лчок». Зачем так сложно называть детские игрушки?! У меня был дома волчок; если понажимать на ручку, он начинал крутиться. Но после того, как мама спела мне колыбельную, я его разлюбил. Слова там были такие: «…придёт серенький волчок и укусит за бочок». Вечером, ложась в кровать, я со страхом смотрел на открытую щель двери, в которую проникал луч света. В этом луче в любой миг мог показаться жуткий серый крутящийся волчок, способный наброситься на меня и покусать. Но он всё не приходил, и со временем я успокоился.

В свободное от занятий время мы играли. Девочки — в куклы. А я с друзьями строил метро из доминошек. Коробка и крышка от домино становились поездом и вагоном. Они въезжали в тоннель и выезжали из него.

Ещё у нас были автомобильчики, у каждого свои. В основном — военные: «катюши», пушки, бронеавтомобили. У меня был железный. танк с крутящейся башней, самоходная установка и грузовичок со снимающейся крышей. Грузовичок я выменял на другой — поменьше и с заклеенными колёсами. Мне нравилось всё новое, а вот практичным я никогда не был. Колёса сразу отвалились, а меняться обратно владелец грузовичка не захотел. Мне было стыдно нести игрушку без колёс домой, и я её выбросил.

Игра всегда заканчивалась внезапно: объявляли обед и тихий час. Это было самое нелюбимое время. Нужно было тащить из подсобки раскладушку, матрас, бельё. И самое ужасное — бр-р-р — натягивать на огромное одеяло пододеяльник. У нянечки тёти Светы были свои любимцы и любимицы, им она помогала управиться с бельём. А на ребят вроде меня, путавшихся в пододеяльнике, шумно ругалась (но потом тоже помогала).

Во время тихого часа нужно было спать. Но не хотелось. Однажды я повернулся к лежащему на соседней раскладушке приятелю и спросил:

— Максим, как ты думаешь, может подводная лодка утонуть — или нет?

Но он не успел ответить. Воспитательница видела, что я не сплю и мешаю другим, вытащила меня к своему столу и схватила ножницы.

— Ты почему болтаешь?! — зло смотрела она на меня. — Это уже не первый раз! Хочешь, чтобы я тебе язык отрезала? Этого хочешь? Я отрежу!

Я с ужасом смотрел на щёлкающие перед моим лицом ножницы. Я верил, что она способна выполнить угрозу. Самое страшное было представить, как вечером за мной приходят родители — а у меня нет языка! Как же они расстроятся! А ведь я почти научился выговаривать букву «Л» — и что же, всё зря?! А вдруг новый язык никогда не вырастет? Это же не лук, который, сколько ни режь, никогда не заканчивается…

— Ну, высовывай язык, давай! — глумилась воспитательница.

Но я