Листопад - Тихомир Михайлович Ачимович Страница 26

Она видела, сколько сил стоил ему каждый шаг. Он не хотел сдаваться, но… пришлось. Шагов через двадцать он остановился около дерева и прислонился к нему плечом. Исподлобья посмотрел назад, как бы измеряя пройденный путь.

— Теперь ты сам убедился, насколько ослаб, — сказала Гордана, беря его под руку. — Я не имею права приказывать тебе, но я прошу послушаться меня.

Он освободился от ее руки, сердито сказал:

— Хватит об этом. Я не ребенок и в помощи не нуждаюсь.

— Но ты ведь сам требуешь, чтобы к раненым относились внимательно, — скрывая улыбку, сказала Гордана. — И я не могу понять, что с тобой происходит. Мне хорошо известно, что ты привык к трудностям, что ты не избалован жизнью. Но все это к данному случаю не относится. Ты ранен и, значит, нуждаешься в помощи.

Стараясь быть серьезной, Гордана взяла Лабуда под локоть, и они продолжили свой путь. Лабуд ступал тяжело, каждый шаг болезненно отдавался у него в голове. Он старался идти самостоятельно, но руку Горданы не отстранял. Солнце опустилось почти до самой линии горизонта и, словно не желая прятаться за нее, задержалось на границе дня и ночи. Издалека доносилось тяжелое уханье орудий. Мимо них прошли четыре бойца, несшие на плащ-палатке убитого партизана. Они шли медленно, низко опустив голову, и всем своим видом выражали печаль. Лабуд проводил эту процессию тяжелым вздохом.

— Не слышала, Гор дана, сколько человек мы потеряли сегодня? — спросил он, когда партизаны скрылись за холмом.

— Точно не знаю, но немало. И командир отряда погиб, — ответила Гордана дрогнувшим голосом.

У Лабуда перехватило дыхание от этой жуткой вести. Он так любил Аксентича, стольким был ему обязан…

— Как же так? Это же невозможно! Его ведь некем заменить. Неужели нельзя было его поберечь?! — воскликнул он, хотя и понимал всю нелепость своих вопросов.

— Командир пожертвовал собой, чтобы спасти отряд. Когда танк прорвался к нашим позициям, Аксентич бросился под него со связкой гранат. Другого выхода не было.

— Что-то много ошибок мы допускаем последнее время, все обороняемся, а нападать совсем отвыкли.

— Почему ты не скажешь об этом комиссару?

— Теперь скажу. И ему и другим. Но хотел бы, чтобы и ты поняла меня.

— Я-то тебя понимаю, может быть, лучше, чем другие. — Она взяла его руку и ладонью прислонила к своей щеке. — У тебя очень горячая рука, наверняка температура поднялась. Знаю, что опять взбунтуешься, но я должна направить тебя в лазарет. В роте тебе нельзя оставаться.

— Нет и еще раз нет, — решительно возразил Лабуд. — Что это будет за пример для бойцов, если командир, коммунист с пустяковой раной идет в лазарет?

— Раз ты так ставишь вопрос, я вынуждена буду доложить комиссару отряда. Его тебе придется послушаться.

Лабуд высвободил свою руку из руки Горданы.

— Смотри-ка, комиссаром стращает. Что ж, жалуйся! Только не слишком ли часто ты обращаешься к нему последнее время! — воскликнул он ревниво и, не подумав о том, что незаслуженно обижает девушку, наговорил ей массу всяких глупостей.

Гордана не знала, что ответить. Лицо ее побледнело, губы дрожали, казалось, она вот-вот расплачется. «Почему он так несправедлив ко мне? — спрашивала себя девушка. — Чем я не угодила ему?» Ей казалось, что Лабуд догадался о ее любви к нему и теперь стремится с помощью обидных слов разрушить ее любовь. Почему так поступал человек, за которого она была готова пожертвовать собственной жизнью, она не знала. Ее любовь к нему была такой сильной, что она готова была все ему простить. Покорно выслушивая его нелепые слова о том, что она, мол, городская барышня, изнеженная и избалованная, не знавшая настоящих трудностей, она вдруг подумала, что он не говорил бы так, если бы хоть немного знал ее жизнь.

Когда ей было пятнадцать лет и она училась в пятом классе гимназии, началась гражданская война в Испании. Гордана участвовала в сборе пожертвований для детей погибших бойцов республиканской армии и за это была исключена из гимназии. С того времени ее имя, как человека неблагонадежного, было внесено в досье полиции.

Испания! Страна сказочной экзотики и рек, красных от крови. В ночных сновидениях ей слышались твердые шаги и влекущие песни бойцов интернациональных бригад. Немало югославов находилось в их рядах. Почему не была она немного постарше — пошла бы дорогой отца… Он не вернулся из Мадрида. Остался там, как памятник в пустыне, хранящий воспоминания о прошлом. Лабуд тоже похож на тех, что не вернулись из Испании, но останутся вечно живыми.

В то время Гордане было легче, чем сейчас. Тогда она твердо знала, что надо делать, как себя вести.

«В будущем, когда у нас вспыхнет революция, — бесстрашно сказала она в лицо директору гимназии, который сообщил ей об исключении, — вы обо мне вспомните. Мы еще рассчитаемся. Напрасно вы улыбаетесь, господин директор. Наш день ближе, чем вы предполагаете. Прислушайтесь, он уже стучится в ворота».

Перед дерзкой девчонкой были отрезаны все пути к отступлению. Ей осталось одно — идти вперед. И она пошла, гордо вскинув голову. Сквозь туманную даль она видела зарождение своей звезды и шла на ее мерцающий свет. Она зажигала вокруг все новые факелы — создавала свои кометы, переносила огонь от сердца к сердцу, совершала небольшие рискованные подвиги и расплачивалась за них большими неприятностями; она узнала, что представляли собой шпики, доносчики, провокаторы, испытала на себе силу полицейской дубинки. Такова была ее юность. Захваченная идеями революции, она не думала о личной жизни, все ее интересы были связаны со служением своему народу.

Из родного дома Гордана ушла сразу, без раздумий и колебаний, лишь только узнала, что на Космае началось восстание. Она не боялась трудностей и совершенно точно знала: все выдержит человек, если имеет перед собой благородную цель. Не боялась она и смерти.

Вдруг, совершенно неожиданно для себя, находясь в партизанском отряде, Гордана влюбилась в своего командира роты. Он же словно не замечал ничего, держался с ней вызывающе грубо. Его поведение заставляло ее нервничать, сомневаться, вводило в заблуждение.

В своем воображении она наградила любимого и несказанной красотой, и огромной силой, и умом, и добротой. Но действительность все опрокидывала. В его поведении отчетливо просматривалась лишь суровость, которая вызывала у нее недоумение и страх. Его властный взгляд и резкий, непререкаемый голос преследовали ее на каждом шагу.

Когда он исчезал из отряда на какое-то время, ее охватывала тоска и беспокойство, в груди образовывалась какая-то ноющая пустота. Среди ночи она вдруг просыпалась и ходила от костра к костру в надежде услышать его