Биг-Сур - Джек Керуак Страница 8

и все, вырастаем и падаем» – Даже бумажные пакеты в мусорной яме говорят: «Мы бумажные пакеты сделанные человеком из древесной массы, и даже гордимся, что будем бумагою до конца, сколько возможно, но с приходом дождей смешаемся вновь с братьями нашими листьями» – Пни говорят: «Мы пни выкорчеванные людьми или ветром, у нас большие щупальца-корни чтоб тянуть ими соки земли» – Люди говорят: «Мы люди, корчуем деревья, штампуем пакеты, думаем умные мысли, готовим обед, смотрим вокруг, изо всех сил стараясь понять что все едино» – А песок говорит: «Мы песок, мы уже все знаем», а море говорит: «Мы подступаем и отступаем, грохочем и плещем» – А пустое синее небо пространства говорит: «Все это возвращается ко мне и уходит опять и опять возвращается и уходит опять, мне-то что, все равно все мое» – И добавляет: «Не зовите меня вечностью, зовите, если хотите, Богом, все вы, говорящие, уже в раю: лист есть рай, пень есть рай, бумажный пакет есть рай, человек есть рай, песок есть рай, море есть рай, человек есть рай, туман есть рай» – Вы можете себе представить что человек с такими врубами через месяц сойдет с ума? (ибо вы должны признать что все эти говорящие пески и пакеты говорили правду) – Но я помню как вдруг куча листьев взлетела на воздух, листья упали в ручей и понеслись в сторону моря, пробудив во мне уже тогда безымянный ужас: «О Господи, всех нас смоет в море, что бы мы там ни знали, ни говорили, ни делали» – И птица, сидевшая на кривой ветке, внезапно пропала, я даже не слышал как.

8

Но лунно-туманная ночь и огонь цветет в очаге – Вот я даю яблоко мулу и он берет его большими губами – Вот сойка пьет мою сгущенку закидывая голову с капелькой молока на клюве – Вот енот или крыса скребется где-то в ночи – Вот бедняжка-мышь грызет свой еженощный ужин в скромном уголке где я поставил ей блюдечко лакомств: сыр и шоколадные карамельки (ибо прошли те дни когда я убивал мышей) – Вот енот в своем тумане, вот человек у своего очага, и оба они одиноки пред Богом – Вот я возвращаюсь со своих ночных морских бдений бормоча и спотыкаясь как старый бхикку – Вот в луч фонарика ловится внезапный енот, вцепляется в ствол, сердчишко колотится в ужасе, но я кричу по-французски: «Привет, человечек» (allo ti bonhomme) – Вот оливки, 49 центов банка, импортные, с душистым перцем, я ем одну за другой размышляя о вечереющих холмах Греции – А вот мои спагетти с томатным соусом, оливковое масло и винегрет и яблочный соус-приправа, батюшки, и черный кофе, и сыр рокфор, и послеобеденные орехи, батюшки-светы, прямо в лесу – (Десяток вкуснейших оливок неторопливо съеденных в полночь – куда там шикарным ресторанам) – Вот настоящее время груженное спутанными лесами – Вот птица-муж смолкает на ветке под взглядом птицы-жены – Вот рукоятка топора, изящная точно балет Эглевского – Вот гора Мьен Мо, укутана августовским сияюще-лунным туманом, высится великолепно среди прочих вершин розовея размытыми ярусами как на классических шелкографиях Японии и Китая – Вот жучок, беспомощный бескрылый ползун, тонет в бидоне с водой, я достаю его оттуда и он тупенько бродит по ступеньке порога пока мне не надоедает смотреть – Вот паук в углу уборной, у него свои дела – Вот мой запас копченой грудинки свисает с крюка под потолком хижины – Вот лунатик лунный псих рассмеялся и затих – Вот сова ухает на причудливом дереве Бодхидхармы – Вот цветы и смолистые бревна – Вот обычный огонь и кормление его дровами, деяние заботливое но рассеянное, которое подобно всем деяниям является недеянием (У-вэй) и в то же время медитацией, особенно потому что все огни как и все снежинки всегда разные – Да, вот смоляное очищение пылающего бревна – Да, распиленное бревно превращается в уголь напоминая город Гандхарв или западный склон холма на закате – Вот метла нашего бхикку, вот чайник – Вот кружевная тучная задница нависла над песком, над морем – Вот все эти жадные приготовления ко сну чтоб уж поспать как следует, как-то в поисках спальных носков (чтоб не пачкать спальник изнутри) я обнаружил что напеваю: «A donde es[3] мое носочество?» – Да, а там в долине мул мой Альф, единственная живая душа в округе – Вот посреди сна является луна – Вот вещество вселенной, оно же божественное вещество, где ж ему еще быть? – Вот оленье семейство в сумерках на дороге – Вот покашливает в осоке ручей – Вот муха у меня на пальце трет лапками нос, затем ступает на страницу книги – Вот колибри хулигански вертит башкой – Вот все вот это, все мои светлые мыслишки вплоть до дурацкого стишка к морю: «В море ссал однажды я, к соли соль, к струе струя» – и все ж таки через три недели я сойду с ума.

Казалось бы, можно ли сойти с ума после такой расслабухи – ан нет: вот зловещие знамения, что что-то не так.

9

Первое знамение было получено мною после того чудесного дня когда я ходил обратно к шоссе, к почтовому ящику у моста, бросить письма (одно маме, с приветом и поцелуем Тайку, моему коту, другое старому приятелю Жюльену, подписанное «to Rusty Coalnut from Runty Onenut»[4], и поднимаясь я видел далеко внизу, в полумиле отсюда среди старых деревьев мирную крышу домика, крыльцо, лежанку и свой красный платок на скамье рядом (простая картинка – вид собственного платка в полумиле внизу – наполнила меня неизъяснимым счастьем) – На обратном пути присел помедитировать в рощице где обычно спал Альф Священный Буйвол и увидел розы нерожденного внутри своих закрытых глаз так же ясно как тот красный платок или свои следы от моста до песчаного побережья; увидел или услышал слова «Розы Нерожденного», сидя скрестив ноги на мягкой поляне, ощутил страшную тишь в сердцевине жизни, но вместе с тем и странную подавленность, будто предчувствие завтрашнего дня – Ближе к вечеру пошел на море и там вдруг сделал глубокий йоговский вдох дабы вобрать в себя весь этот добрый морской воздух, но каким-то образом передознулся то ли йодом, то ли злом, может, дело в скальных пещерах или водорослевых городах, но сердце зашлось – Думал поймать дыхание здешних мест а сам чуть сознание не потерял, и это не экстатический обморок святого Франциска а некий