Биг-Сур - Джек Керуак Страница 30

какую-нибудь там прозу, все равно на выходе отберут, ну и писал ей по три письма в неделю в течение двух лет – а самая-то беда, я тебе уже миллион раз говорил, что течение мысли льется, движется само по себе, и никто никаким образом не мо… блин, не хочу я об этом говорить» – Я смотрю на него и понимаю, что ему не интересно становиться писателем, сама жизнь настолько священна для него что с ней ничего не нужно делать, кроме как просто жить ее, писательство всего лишь мысль вдогонку, царапина на поверхности – Но если бы он только мог! если бы только начал! еду я по Калифорнии, за много миль от дома где похоронен мой бедный кот и скорбит моя мать, а думаю вот о чем.

Любовь к миру всегда наполняет меня какой-то гордостью – Ненавидеть гораздо проще – Но я льщу себе, а сам лечу сломя голову в ненависть, самую дурацкую ненависть за всю мою жизнь.

26

Несмотря на все что говорит Коди, я совершенно уверен что мы просто едем в гости к Билли, чтобы она прикололась ко мне (после всего того что слышала от него и читала мои книги и т. д.), а на деле он уже обсудил с Эвелин, что я останусь у них в Лос-Гатосе на месяц, буду спать как встарь в спальнике на заднем дворе, не то чтобы они не пускали меня ночевать, мне самому нравится, здорово же спать под звездами, тем более не мешаешь по утрам когда все собираются на работу и в школу – Около полудня они видят как я шаркаю с лужайки в дом, зевая и мечтая о чашке кофе – И я уже настроился, то есть так и собираюсь – Но когда мы взлетаем по Вильямининой лестнице и врываемся в хорошенькую аккуратную квартирку, где аквариум с золотыми рыбками, книги, всякие забавные феньки, аккуратная кухонька, все так чистенько, а вот и сама Билли, блондинка, брови удивленными дугами, совсем как Жюльен, блондин и брови дугами, и я кричу: «Жюльен, ей-Богу Жю-льен!» (вообще я уже пьян, мы как в старые времена подобрали на Прибрежном шоссе старого стопщика, говорит его зовут Джо Игнат, купили ему бутылку, ну и мне за компанию, не забуду старину Игната, он сказал что русский и фамилия у него старинная русская, а когда я написал ему как зовут нас, сказал что моя фамилия тоже старинная русская) (на самом деле бретонская) (и еще говорит, его только что избил в общественной уборной молодой негр, ни за что, просто так, Коди говорит: «Я знаю этих негров, которые избивают стариков, в Сан-Квентине они назывались strongarms, “сильнорукие”, и держались особняком, они все негры и у них такой прикол, бить беззащитных стариков», о ужас Кодиного знания жизни, все что угодно может быть сказано и сделано) – И вот мы сидим у Билли, за окном опять мерцает огнями город, о Урби-и-Рома, опять в миру, а у нее бешено-синие глаза, дуги бровей, умное лицо, ну чистый Жюльен, я все твержу: «Жюльен, вот черт!» и даже сквозь алкоголь замечаю в глазах Коди тревожный трепет – Дело в том что мы с Билли с грохотом втрескиваемся друг в дружку прямо здесь у него на глазах, так что когда он встает и заявляет что поехал в Лос-Гатос поспать перед работой, уже все решено и подписано, я остаюсь, причем не только на сегодня, но на недели месяцы годы.

Бедный Коди – Впрочем я уже объяснял что на самом деле ему подсознательно того и надо, но он не признается, ищет повод рассердиться и назвать меня подонком – Но независимо от Коди я нахожу что это странное дитя вполне годится в товарищи по одинокой ночи, мне НЕОБХОДИМО на некоторое время с ней остаться – И мы с Билли вдвоем объясняем Коди почему – Но здесь нет и следа зловещего мужского соперничества, только странная невинность, спонтанный взрыв любви, и Коди понимает это лучше чем кто бы то ни было, так что уходит в полночь обещая вернуться завтра вечером, и внезапно я наедине с очаровательной женщиной, мы сидим по-турецки на полу друг против дружки среди кучи книг и бутылок и болтаем, болтаем напролет.

С болью и раскаянием вспоминаю я сейчас, каким чистеньким, аккуратненьким и славным было ее жилище в ту первую ночь – Кресло у аквариума, которое я живо присвоил в качестве своего стариковского кресла и целую неделю сидел там прихлебывая портвейн, кухня с интеллигентным набором специй и рядами яиц в холодильнике, и в уютной дальней комнатке спит ее бедный сынишка (от покойного мужа, который тоже на железке работал) – Сынишку зовут Эллиот и увидел я его только поздно ночью – С увесистой пачкой Кодиных сан-квентинских писем в руке она пускается в рассуждения о Коди и вечности, а я знай прихлебываю из бутылки да приговариваю: «Жюльен, много говоришь! Жюльен-Жюльен, Бог ты мой, знал ли я что когда-нибудь встречу женщину так похожую на Жюльена… похожа, а не Жюльен, да еще и женщина, вот странно, труба» – На самом деле пришлось ей укладывать меня пьяного спать – Но не раньше чем между нами произошла любовь, замечательная, все что Коди рассказывал оказалось чистой правдой – И самое главное, при всей своей похожести на Жюльена и при всей пачке длиннющих абстрактных Кодиных писем о карме, перевязанных ленточкой, и при том что каждое утро она ходила на работу в модельное агентство за сто долларов в неделю, у нее был самый музыкальный прекрасный и печальный голос, который когда-либо я слышал – Говорит она в общем-то чепуху, все-таки в основе там истинно калифорнийская истерика, как и у давней Кодиной подружки Розмари, тоже была худенькая, светловолосая, безумная и все говорила об абстрактном – (К примеру: «Я думала, что смогу смягчить противоречие между имманентной и универсальной этикой, я думала, в этом моя проблема, я надеялась с помощью терапии это преодолеть, такой образ мышления», – я вздыхаю, и тут же говорится что-то интересное, например: «Пока Коди сидел, мое главное занятие было молиться за него, целый день, и каждый вечер мы это делали одновременно, с 9.00 до 9.09, а теперь он вышел и все стало иначе, не знаю даже как… но я уверена что мы содействуем буре, когда преодолеваем время в каком-то смысле, а в других даже не в состоянии за ним успевать…» – Ну и в