журнал "ПРОЗА СИБИРИ" № 1995 г. - Павел Васильевич Кузьменко Страница 14

И не конкретный это человек „рапортует“, а сама Наука обращается к пониманию.

Используя опыт и стиль предшественников, отец как бы передавал духовное наследие потомкам. Это эстафета поисков истины. Слишком громадна величина Полюса, чтобы сражаться с ней в одиночку. Нужна солидарность эпох и национальностей, так как одиночек, не вооруженных научными знаниями, Полюс уничтожает. (Пример с лагерем Папанина ).“

Вот и такая трактовка возможна.

Но и она оставляет место недоумению. Выпуская рапорт „в люди", Язев все-таки абсолютно не понимал, „какое, милые, у нас тысячелетье на дворе“? То звезды считает, то свеклу сажает, а что там, между небом и землей, чем инквизиция пробавляется — ему и невдомек?

И в рапорте и в объяснениях с партией Язев ссылается на Кеплера.

Да, гениальный Иоганн Кеплер, нищий императорский астроном, „первый из людей постигший великую логику движения планет", ко всем прочим своим исключительным данным обладал еще и незаурядным литературным дарованием. Этот, по определению Эйнштейна, „несравненный человек" оставил потомкам, кроме классических законов, и замечательные образцы научно-художественной прозы.

К таковым относят, в частности, сочинения „О шестиугольных снежинках", „Разговор с звездным вестником", „Сон", отрывок из гороскопа „О себе"... Но, если верить издательству „Наука", эти сочинения Кеплера впервые опубликованы на русском языке в 1982-м году.

Зато наверняка в библиотеке Язева была книга Кеплера „Стереометрия винных бочек", изданная в нашем отечестве в 1935-м году. Здесь, кстати, во вступительной статье сообщается, что „значительная часть рукописей Кеплера принадлежит сейчас Советскому Союзу и хранится в Пулковской обсерватории. Они были приобретены Академией наук еще в 1775 году".

А отсюда следует, что Язев вполне мог читать изящные сочинения Кеплера на языке оригинала. Ибо астрономическую свою молодость Иван Наумович провел именно в Пулково. („6 марта 1926 года я был единогласно избран адъюнкт-астрономом Пулковской обсерватории"). Звезды и книги, небо и огород уживаются, по-видимому, лучше, чем астрономы и общество. Рукописи Кеплера, несомненно, очаровали новичка.

Представляя широкой публике научно-художественные произведения Кеплера в 1982-м году, комментаторы замечают:

„Местами кажется, что Кеплер пишет пародию, высмеивая схоластические построения и фантастические измышления своих коллег. И здесь же рядом, нас изумляют блестящие догадки и гениальные прогнозы, приближающие его высказывания к современным воззрениям на геометрию и природу кристаллографических структур". (Это о „снежинках". Сочинение Кеплера о Марсе, которое так часто упоминает Язев, мне пока не удалось отыскать в библиотеках).

Кеплер неподражаем. Но желание подражать ему испытали, вероятно, многие, восхищаясь совершенством формы и глубиной содержания кемеровских сочинений.

Язев дерзнул — и... Мы знаем, что из этого вышло.

Но только ли в том беда, что у Язева текст получился ни научный, ни художественный, а — скажем прямо, — сомнительного вкуса текст, неумелый, с претензиями?

Беда — в посвящении. Хотя именно в этом — и только в этом — „рапорт" Язева сравним с сочинениями Кеплера. Тот нередко снабжал свои произведения посвящениями и многословными и славословными.

Например:

„Славному придворному советнику Его императорского величества господину Иоганну Маттею Вакчеру фон Вакенфельсу, золотому рыцарю и прочая, покровителю наук и философов, господину моему благодетелю" („Новогодний подарок или О шестиугольных снежинках").

Или:

„Светлейшему господину Максимиллиану, властителю Лихтенштейна и Никельсбурга, властителю Рабенсбурга, Гогенаугена, Буттавица, Позерица, Неограда; советнику, камерарию и конюшему священного цезарского величества и т.д., а также знатному и благородному господину Гельмгарду Иоргеру, господину Толлета, Кепбаха, Гребинга, Герналя, Штейерэкка, Эрлаха; владетельному барону Крейсбахскому; наследному провинциальному дворовому магистру Верхнеавстрийского эрцгерцогства, придворному советнику священного цезарского величества и теперешнему представителю от баронов названной провинции, государям моим всемилостивейшим... преподнести вам новогодний подарок из моих соображений". („Стереометрия винных бочек". Полное название некогда нашумевшей работы длинно — почти на страницу).

Так что, давняя это у астрономов традиция — искать расположения сильных мира земного льстивыми посвящениями своих мало кому понятных „соображений".

Вот и Иван Наумович изладил свой „новогодний подарок". И ему даже проще было, чем Кеплеру в раздробленной на герцогства и земли Европе. „Великому вождю. Другу науки и прогресса товарищу Сталину". Емко и ясно.

Увы, никакие самые цветистые посвящения не спасли Кеплера от нищеты и житейских невзгод. Император (сам будто бы едва сводивший концы с концами) жалования своему гениальному астроному и математику не платил годами, и великий Кеплер добывал средства к существованию выпуском астрологических календарей.

И утешал себя: „Лучше издавать альманахи с предсказаниями, чем просить милостыню".

И убеждал себя: „Астрология — дочь астрономии, и разве не естественно, чтобы дочь кормила свою мать, которая иначе могла бы умереть с голоду?".

(Повезло, можно сказать, Кеплеру: хоть за астрологию не преследовали. А попробовал бы Язев подарить гороскоп секретарю обкома или академику-оппоненту... Не говоря уж о возможном источнике дохода...).

Посвящения не помогли Кеплеру.

Посвящение, по-видимому, и подвело Язева.

Загадочна, правда, эта пауза в два с половиной года. Возможно, в каких-то еще более заветных архивных закромах хранятся бумаги, способные в деталях высветить запуск машины уничтожения. Но и без них новосибирская история мало что теряет в выразительности.

Одна эта готовность „коллектива" к мгновенному превращению в стаю преследователей чего стоит...

Есть, однако, повод и для радости: Язева все-таки не посадили (а могли бы запросто), все-таки дали работу по специальности, да еще и в другом городе. Переезд — дело хлопотное, но в описанной ситуации скорее все-таки благое: новые люди, новые отношения.

Власти, видимо, не усмотрели в „аллегории" опасности свержения строя.

Хэппи-энд — по сравнению с миллионами иных куда более мрачных судеб?

Возможно. Если бы еще Язев перестал быть Язевым...

10. „...выбыл из штата как умерший"

Итак, дали работу. Но не на лесоповале — в обсерватории. И с переменой декораций и партнеров. Чего, кажется, и желать после случившегося...

Уповал ли Иван Наумович на обретение душевного покоя и относительного житейского благополучия, покидая место катастрофы? Давал ли себе зарок „не высовываться", не превращать себя более в живую мишень для коллективной охоты?

Отрекся ли с покаянием от дерзких своих притязания на научное открытие, на революцию в понимании отношений Земли с космосом? Угомонился? Раздавлен? Разрушена личность до основания?

Говорит и показывает иркутская „протоколиада". (Да простится мне неуклюжее это, но такое уместное словообразование).

Что представляла собой „единственная в Сибири и на Дальнем Востоке" обсерватория иркутского университета?

Из отчета за 1949-й год. (Именно з этом году Язев и