Любовь Онегина к бабушке Кларе - Мири Литвак Страница 11

Дедушка закидывает Аркадия вопросами. Он хочет знать. Про Гарика, про его жизнь там. Он хочет понять – так же, как и я. Он хочет, чтобы Аркадий объяснил ему, потому что дедушка Солик тоже не понимает: отчего Гарик откладывает свой переезд в Израиль. Ведь все его так ждут!

Не вставая с дивана, дедушка наклоняется к Аркадию всем телом. Он говорит громко, как будто звук – это инструмент, с помощью которого можно заполучить необходимую информацию у этого долговязого мужчины в очках, с носом в форме капли.

Но Аркадий не знает, что сказать. Он улыбается, его рот занимает половину лица и становится треугольным, как у Пиноккио. «Вы понимаете…» – произносит он значительно. Он, как видно, затрудняется. Мне кажется, ему нечего особенно рассказать дедушке. Он озабоченно вздыхает. Он думает, что раз дедушка говорит по-русски, он и так понимает его и знает всё о жизни в России. Кроме того, Гарик остался там, в России, а Аркадий уже приехал. Он здесь, в Израиле. Он хочет во всем разобраться и понять. Чтобы дедушка объяснил ему про больничные кассы и про банки, про «корзину абсорбции» и про таможенный налог на бытовую технику. Чтобы дедушка подсказал ему насчёт покупки машины, насчёт высшего образования и института Вейцмана. Аркадию необходимы инструкции, однако он слишком мало времени в Израиле, чтобы знать, какие именно надо задавать вопросы. Он немного растерян. Ему неловко.

Он робко поглядывает дедушке в лицо и мычит нечто из того, что уже знает из слухов, которые ходили там, в Чинске, в городе, где он жил и откуда множество евреев уже уехало в различные города мира.

Но дедушка Солик не замечает смущения Аркадия, хотя мне оно сразу бросается в глаза. Многие дедушкины гости испытывают замешательство по приезде. Ищущим взглядом они шарят по стенам бабушкиной с дедушкой квартиры, по картинам и стеллажам и по декоративным тарелкам из Греции и Южной Америки. Они осторожно вслушиваются в рассказы дедушки, словно то, как они слушают, помимо их желания, откроет дедушке некоторые их недостатки и нехорошие замыслы. Они сомневаются. Они чего-то боятся. Иногда, когда им кажется, что никто их не слышит, они переговариваются между собой шёпотом, совсем-совсем шёпотом. Они не обращают внимания на меня. Ведь я – маленький. Однако я вижу. Правда, я не понимаю всех русских слов, которые они употребляют.

Аркадий с Нелей, как и все остальные, ведут себя вежливо. Они смотрят на дедушку с боязливым почтением. Они улыбаются ему, как большому директору, которому нужно понравиться во что бы то ни стало. Они не уверены, что то, что дедушка им рассказывает про современную медицину и про высшее образование в Израиле, – это правда. Неля, глазной врач по профессии, осторожно держит свою чашку чая сухими и тонкими пальцами с перламутровыми ногтями. Она откусывает маленькие кусочки от бабушкиного печенья с любопытством и удивлением, словно вновь и вновь открывая для себя его вкус. У неё странный цвет лица. Кожа светлая, но с землистым оттенком – как это объяснить? Волосы – очень чёрные на фоне серо-зеленоватого лица, и тёмные пятна под глазами и вокруг рта. Когда я смотрю на её лицо, мне кажется, что ей надо к врачу. Она выглядит нездоровой, я не знаю, почему.

Дедушка Солик сажает Аркадия и Нелю в машину и везёт показать им Тель-Авив. Он едет по тель-авивской набережной, показывает им театр Габима, здание Дома Азии в стиле модерн и новый культурный центр имени Голды. Дедушка гордится нашим Тель-Авивом. Он считает, что это прекрасный, замечательный город: новейшая архитектура, старинные тенистые бульвары и отличные дороги.

Дедушка Солик рассказывает, а я люблю его слушать. Проезжая Медицинский центр на улице Вейцмана, он объясняет Аркадию с Нелей про новаторские операции груди и сердца, которые проводятся в израильских больницах. На площади Габимы он рассказывает, как родился Национальный государственный театр из скромной театральной студии в Москве, во главе которой стоял режиссёр вообще-то армянского происхождения. Дедушка упоминает первого мэра города Тель-Авива Меира Дизенгоффа, словно тот был его приятелем, и Голду, будто она ему приходится тётушкой, как тётя Салька, живущая неподалёку.

Сидя на заднем сидении дедушкиной машины, я начинаю думать, что Тель-Авив в самом деле прекрасен, что это чудесный город, с умно разработанной системой светофоров, и что израильтяне очень симпатичные люди.

«Евреи!» – восклицает дедушка, и его слова звучат победоносно. «Люблю евреев!» – добавляет он. Его глаза наполняются теплом, выражение лица смягчается, и он обращается ко мне, как к старинному другу: «Ну что, милый мой Бобик! Что ты скажешь? Какую замечательную набережную отгрохали эти евреи посреди пустыни, а?» Он забывает, что я – не приезжий и не гость, что мне всё это не ново, но дедушке приятно, когда все получают удовольствие вместе с ним.

Неля и Аркадий напряжённо слушают, они смотрят в окно машины, не отрывая глаз. Такое впечатление, что они потеряли дар речи. Они пожирают глазами наш Тель-Авив, как одно из чудес света. У них даже вопросов нет. Аркадий потихоньку вздыхает. А Неля выпучила глаза до упора и даже не моргает. Мне хочется успокоить её и напомнить, что теперь она уже здесь и что она сможет гулять по улицам Тель-Авива сколько ей вздумается, ездить в кондиционированных автобусах и попивать крепкий и душистый кофе в кафе на набережной. Тель-Авив от неё не убежит и будет стоять здесь и завтра, со своим зелёным бульваром имени барона Ротшильда, с шумной деловой улицей Алленби и милым зданием старого муниципалитета на площади Бялика.

По окончании экскурсии дедушка отвозит Аркадия и Нелю на автобусный вокзал. Они благодарят его и садятся в автобус, который увозит их обратно в Центр абсорбции. Потом они приезжают ещё несколько раз, и всё. Они исчезают. Когда я упоминаю о них, дедушкино лицо хмурится, а бабушка опускает глаза, словно я допустил какую-то грубую ошибку в поведении в обществе.

«Ну так что?! – настаиваю я, хотя вижу, что оба они недовольны. – Почему они больше не приходят? Я хочу знать. Куда они исчезли?»

«Эээххх! Оставь, Бобик! – огорчённо махает рукой дедушка. – Мразь[8]!» – бросает он русское слово, сильно смягчая последнюю букву. Некоторые слова дедушка Солик произносит только по-русски, особенно когда он сердится или взволнован.