Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин Страница 6

- Ну где же он, товарищ-то твой?

Однако неприлично ведь долго загащиваться в одном ауле. Абдрахман уехал на десять дней к отцу, и Шуга в это время не находила себе места.

- Ну, чего он не едет?- спрашивала она меня.-Здоров ли?.. Ты ничего не знаешь, а?

Вскоре о Шуге и Абдрахмане заговорили в аулах. Правда, никто особенно не осуждал их, да и ничего зазорного в их отношениях еще не было. Первым поднял шум всегда вздорный баламут Айнабай. Пошел слух, что Кульзипа рыдала, узнав обо всем. Айнабай в ярости сообщил Есимбеку, что Шуга собирается убежать с этим нищим Абдрахманом и тогда на его голову падет несмываемый позор.

В семье Есимбека поднялась буря. Базарбая прогнали. Меня - тоже. Отныне я и близко не мог подойти к аулу. Говорят же: <Сорвала гончая зло на журавле>. Почтенные старцы - аксакалы - сказали учителю: <Наши аулы дружат издавна. Зачем ты ссоришь соседей? Нехорошо это. Образумься, отступись>.

А Абдрахман ответил: <Если Шуга изменит своему слову,- я откажусь. Ради нее я готов на все>. Тогда старики дружно прокляли учителя. <Можно ли ждать добра от безбожника, который изменил вере отцов и учился в русской школе?>- говорили они. Жил он

теперь у нас в юрте, и старики ругмя ругали и меня, зачем я, дескать, привечаю ослушника, который не чтит законы отцов. А когда у Есимбека пропала лошадь, то обвинили в краже меня и заставили отдать баю корову с теленком. Обидно было, однако ничего не поделаешь, так решило большинство, а против мира не попрешь. В аулах стали на нас смотреть косо. Сыновья Есимбека с несколькими забияками по ночам подстерегали меня с Абдрахманом. Попадись мы им невзначай в руки, они бы нас в живых не оставили.

Все реже удавалось влюбленным встречаться. И, тоскуя по Шуге, Абдрахман сочинил такие стихи:

Я верю, что ты рождена для меня, Люблю тебя больше день ото дня... Чтоб слышать признанья и клятвы твои, В пути, Шугажан, горячил я коня.

Но род твой радушный враждебен сейчас. Враги бесконечно преследуют нас, Хотят разлучить, на страданья обречь...

XI

Мало было, видно, Айнабаю того, что он натравил на нас Есимбека, он старался еще и Абдрахмана обесчестить в глазах властей. Когда дошел до меня слух, будто Айнабай заявил волостному, что Абдрахман тайно собирает деньги для турок, я по-настоящему испугался. Однако Абдрахмана эти слухи ничуть не встревожили. Он по-прежнему жил у нас и, по-моему, с утра до вечера думал только об одном: как бы ему встретиться с Шугой.

Базарбай в нашем ауле больше не жил. Повидаться со своей Зейкуль мне тоже никак не удавалось. Ох, и тяжкие времена настали!..

Вот как-то вечером сидели мы с ним на бугре, за аулом. Смотрели, конечно, в сторону Есимбековых

юрт. Юрта самого Есимбека возвышалась в самом центре аула. Кто бы ни показался возле нее, Абдрахману всегда казалось, что это вышла Шуга. Сидим и молчим оба, тоскуем. Он по Шуге, я по Зейкуль... Вскоре с выпаса стали возвращаться коровы. Возле юрт жаппасцев угрюмо стояли верблюды. Шум и гомон плыл над степью. Блеяли овцы, мычали коровы, ржали кобылицы. Мчались, резвясь, жеребята, поднимая сизую пыль. Мы хмуро взирали на эту привычную суету вечернего аула. Все наши думы были о другом.

- Сегодня получил-таки весточку от Шуги,- сказал вдруг Абдрахман.

- Что она пишет?- встрепенулся я.

- Скучаю, пишет, истомилась вся. Семья против. Голова моя идет кругом. Что же нам придумать? Где выход? Вот что она пишет... Я ей ответил. Надо, пишу, бежать. Другого выхода у нас нет. Только как передать письмо? Только бы она согласилась, я бы мигом ее увез...

Пока мы так разговаривали, на дороге между аулами, где сейчас кружились табуны, вдруг показался тарантас. Кони бежали резво, пыль вздымалась столбом. Сзади, неловко подпрыгивая в седле, скакал верховой. Путники торопились. Нехорошее предчувствие охватило меня - один из сидящих в тарантасе был похож на русского.

- Уйдем-ка лучше в юрту, - предложил я.

Абдрахман рассмеялся.

- И всего-то ты боишься...

Тарантас лихо подкатил к нашей юрте. На передке сидел молодой джигит - кучер, а за ним еще двое. Один из них и в самом деле оказался русским.

- Что еще за божье наказание!- вырвалось у меня.

Абдрахман тоже изменился в лице. Мы поспешно пошли в юрту. Русский спрыгнул с подножки и двинулся нам навстречу.

- Кто здесь Абдрахман?

- Я - ответил учитель.

- Айда, одевайся. В волость поедем!

Это был стражник. На боку его висела шашка, на фуражке блестела кокарда.

- А зачем?- спросил Абдрахман.

- Не могу знать. Пристав приказал.

Что делать? Не перечить же властям? Наскоро запряг я лошадей и решил сам отвезти Абдрахмана. Когда я запрягал, весь аул от восьмидесятилетнего старца до восьмилетнего мальца собрался возле нас. Одни сочувствовали, другие злорадствовали. Мать моя плакала навзрыд, а другие, наоборот, довольно ухмылялись - ага, достукался! Добился своего! А чего там достукался? Я дружил с Абдрахманом и - аллах свидетель - знаю, что никогда никому не сделал он зла. Только разве байским прихвостням что-нибудь докажешь?

XII

Когда мы выехали из аула, солнце уже садилось. Мы ехали на паре. Я правил лошадьми. Дорога проходила через аул Есимбека. Кони шли крупной рысью. Абдрахман напряженно вглядывался вперед, он все надеялся увидеть Шугу. До юрты Есимбека оставалось саженей пятьдесят, но Шуга не появлялась, и он совсем затосковал. Разлука - горе для влюбленных.

А кони разогнались, дорога была ровная, и они рвали из рук вожжи. Еще мгновение, и мы проскочим мимо аула. Я изо всех сил сдерживаю коней. Ведь кто знает... может, никогда больше в жизни джигит не увидит свою возлюбленную. А если и увидит, то, наверно, очень уж нескоро. Почему-то мне так почудилось в эту минуту... Мы оба молчим, потому что хорошо понимаем, что творится в душе у каждого... Свирепые псы Есимбека,

которые ночами, бывало, и близко не подпускали нас к аулу, теперь, скаля клыки, выскочили навстречу. У входа в юрту сидела толпа, и все с любопытством смотрели на нас. Видно, наш приезд прервал их беседу...