Японская новелла 1960-1970 - Кобо Абэ Страница 55

желая узнать, как устроены часы, вдребезги разбил механизм и, растерянный, стоит над его разрозненными останками. И вот сейчас, когда он объявил, что «размышлял о сущности страха», мне стало даже интересно — какой сложный анализ за этим последует? Сам я был склонен предполагать, что его нынешний «страх» связан с перебоями в работе сердца, с физическим и нервным переутомлением, действие которого он под влиянием собственной нервозности сильно преувеличил. Это довольно частое явление в нашем возрасте, и обычно оно оканчивается выводом, в медицинском смысле крайне разумным: надо уделять больше внимания своему здоровью. Следовательно, такое событие никак не может быть поводом для размышлений.

Он лежал передо мной на диване, вытянувшись и глядя в потолок, и медленно пускал табачный дым, так что мне невольно подумалось, что и до прихода ко мне он точно так же лежал в комнате гостиницы, погруженный в раздумья. Затем он продолжал рассказ:

— Во время прогулки я перенесся в студенческие времена двадцатилетней давности… Я чувствовал, что именно в этом — ядро проблемы и ключ к разгадке. Быть может, страх, который охватил меня, когда я увидел засов на церковных воротах, как-то связан с воспоминаниями о моей студенческой жизни. Ведь ты, наверно, знаешь, что в те годы я глубоко интересовался христианством и не раз колебался — не войти ли мне в эти ворота. Та церковь была единственной, которую я знал, но ведь церковь может быть католической и протестантской и протестантизм в свою очередь состоит из великого множества сект. Так вот, та церковь принадлежала к одному из движений протестантизма, а я интересовался идеями католичества. Кроме того, говоря по правде, мои представления о христианстве как о догме еще не определились настолько, чтобы я мог четко сказать, каким положениям какой школы и какой секты сочувствую. Хотя меня и заинтересовали идеи католичества, я не знал даже, приемлемо ли оно для меня в виде ортодоксальной богословской доктрины. Поэтому, глядя на ту церковь, я не должен был испытывать раскаяния, граничащего со страхом. Но несомненно, что ржавый засов на зеленых воротах связан с какой-то важной стороной моих воспоминаний. А значит, возможно, что страх, накативший на меня сегодня, не нынешний, а, скорее, рецидив того страха, который я, видимо, пережил в студенческие годы и который повторился, когда я вновь оказался в обстановке тех лет.

Придя к этому выводу, он принялся восстанавливать в уме весь свой маршрут с максимальными подробностями до того момента, когда почувствовал страх. Он снова шел по узкой улочке квартала особняков, выходил на перекресток и переводил взгляд на автобусную табличку. Да, именно так, все дело в автобусной табличке, подумал он. Когда она оказалась в поле зрения, взгляд его упал на ворота церкви напротив. Это движение глаз, когда он перевел взгляд с таблички на засов ворот, было каким-то образом связано с его страхом. Мысленно он несколько раз повторил это движение. И наконец вспомнил!

Это был он, но двадцать лет назад. Некоторое время после окончания университета он умышленно носил не костюм, а старенький студенческий мундир, и волосы его, скрытые квадратной, тоже старой студенческой фуражкой, были коротко острижены. Он вышел тогда из дома, где снимал комнату, чтобы поехать на родину для медицинского освидетельствования перед призывом в армию. С того дня, как он получил вызов на комиссию, его неотступно мучила одна мысль. Погруженный в размышления, он прошел квартал особняков, по улицам которого сегодня бродил, и стал ждать автобуса у таблички. Наконец автобус подошел, он поставил одну ногу на ступеньку, и в этот момент его сердцу, как озарение свыше, вдруг открылся выход. Он подумал, что спасен теперь. В это время ему, уже вошедшему в автобус, попался на глаза ржавый железный засов на церковных воротах, и тут он почувствовал, как страшен для него этот выход. Ужас сковал все его существо, и память об этом ужасе вместе с образом засова перед глазами погрузилась на самое дно сознания.

— Даже тебе, такому близкому для меня человеку, я ничего не рассказывал об этом. Во-первых, и говорить-то было страшно. Кроме того, я боялся нанести травму тебе, принявшему решение идти в армию. Если бы я начал разглагольствовать на эту тему, мне, возможно, пришлось бы порвать нашу с тобой дружбу, к тому же… Нет, у меня было сильное искушение открыться тебе, тебе одному. Однако судьба даровала мне счастье — мое решение, иначе говоря, выход, который я неожиданно обнаружил, когда садился в автобус, — этот выход, как путь побега от жизни, оказался ненужным. Всего несколько дней прошло с тех пор, как я принял решение, до того момента, когда оно утратило всякий смысл. А если бы я рассказал тебе о моем выборе, это означало бы, что я и тебе навязываю свой способ разрешения проблемы, и, поскольку для этого требовалось слишком большое мужество, я рассудил, что такие вещи ты должен сам обдумать и сам найти, как поступить. Затем, не прошло и года, для тебя это тоже стало неважным, и так в молчании протекли двадцать лет. Но сегодня этот страх снова вернулся ко мне, и я подумал, что, если не расскажу тебе обо всем, это будет предательством наглей давней дружбы. Потому-то я и пришел.

Тут он вновь замолчал, потом медленно поднес ко рту стаканчик с сакэ.

Я был не в силах больше переносить эту паузу. И не колеблясь спросил:

— В чем же заключалось твое решение?

— Покончить с собой.

— Покончить с собой?!

Двадцать лет назад он мучился, приняв решение совершить самоубийство и потребовать от меня того же. Но почему?

Он почувствовал, что я снова хочу о чем-то спросить, и сделал предупреждающий жест рукой.

— Позволь, я тебе объясню все по порядку. Ведь самое страшное для меня — быть неверно тобой понятым. Да, с точки зрения сегодняшнего дня мое решение можно расценить как скоропалительный вывод, к которым так склонна молодость, или приписать его излишку воображен ния, страху перед действительностью, а если я стану утверждать, что такой выход был для меня единственно возможным, меня, наверно, обвинят в том, что я ограничен или малодушен. Но, как бы то ни было, дело обстоит так…

Получив вызов, он почувствовал себя буквально загнанным в угол. Пройдет он освидетельствование и волей-неволей окажется в армии. И вероятно, будет отправлен на фронт. А если попадет на фронт, то должен будет убивать врагов. Но ведь и враги — тоже люди. А если, скажем, не верить в цели нынешней войны,