Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович Страница 44

ему небесное, не могу без смеха вспомнить!.. Муж мой тогда задержался по какому-то делу в Смедереве, подходит первое число, он, чуть рассвело, уж тут как тут. «Как с платой?» — говорит. «Да я не приготовила, вы знаете, мы всегда аккуратно платим!» — говорю я ему. «Мне деньги нужны, госпожа Перка, — говорит он. — У меня платежи». — «Потерпите неделю-две, пока муж вернется! — говорю. — Мы поиздержались. Знаете, как оно бывает! Купили дров (а зима была холодная, вот как нынче). Мне — корыто, дочке (тогда моя Юца была еще не замужем) — башмаки и платьице… Потратили деньги — ждем его, а тогда заплатим, за два месяца сразу заплатим». — «Знать ничего не хочу, говорит. Плати деньги! Деньги, деньги, деньги плати!» Просила я, просила — ничего не помогает; кричит и кричит: «Плати деньги!» — «Нет у меня сейчас!» — «Значит, не можете в этот месяц заплатить?» — «Вы же нас знаете, мы всегда аккуратно платим, — прошу я. — Это уж просто случай такой!» Он будто немножко смягчился, взял стул и сел, а я про себя думаю: «Ну, слава богу, есть и у него душа!» А он ощупал карман и говорит мне: «Перка, пожалуйста, сбегай к Яначку-бакалейщику; кажется, я только что у него забыл свою табакерку, а я тебя, говорит, здесь подожду…»

Я, бедолага, побежала сломя голову, а Яначко удивляется, говорит, он сюда и не заходил! А когда я вернулась, смотрю — глазам не верю: все настежь и сквозняк гуляет. А как лучше пригляделась — нет ни окон, ни дверей. «Ах я несчастная! Где же дверь и окна? — спрашиваю я госпожу Кату-музыкантшу. — Что за глупая шутка?» — «Никакая это не шутка, — говорит госпожа Ката. — Просто газда Сибин снял их и унес — пока, говорит, не заплатите за квартиру. Вон, говорит, он со своим работником тащит их». Хо-хо-хо! — рассказывает, крестясь, Перка-прачка. — Прости, господи, меня грешную — не могу вспомнить без смеха. Выглянула я на улицу, а мой газда Сибин взвалил на себя оконные рамы и поддает, и поддает шагу! И не оборачивается. А слуга за ним, дверь тащит. Хо-хо! И сейчас смеюсь, как вспомню. А мне что осталось делать, как не бежать во всю прыть в дом, где я стирала. Слава богу, все оказались добрыми людьми, дай им боже! Набрала я сколько нужно и заплатила ему, а он мне отдал рамы и дверь. Да еще меня утешает: «Для меня, говорит, не в деньгах дело! Это я для твоего же блага, госпожа Перка, делаю! Есть у меня деньги. Если тебе нужно, я одолжу, говорит, а сам прячет деньги в кошелек, и руки у него трясутся. — Для твоего же блага! Потому что, говорит, долг платить труднее, а так легче. Ты меня, говорит, сейчас ругаешь, а потом спасибо скажешь!»

Такой уж он был, прости его господи!.. Лопни мои глаза, клянусь единственной дочкой моей Юцей, которая мне дороже глаз, что ничего не соврала! — заканчивает Перка-прачка.

Как раз в эту минуту с кладбища донесся голос Мики-газетчика, начинающего последнее надгробное слово о покойном газде Сибине:

Все у нас сереет год от года:

Меньше все юнаков у народа!

Перевод Е. Рябовой.

Кир Герас{31}

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

в которой описывается прибытие кир Гераса в Сербию и первые годы его невинной, беззаботной юности

Старый кир[20] Джерас, или Герас, как он собственноручно подписывался, который с годами сгорбился и ходил с четками из пяти-шести зерен в опущенных или заложенных за спину руках, шепча себе под нос и глядя в землю, отчего казалось, будто он что-то потерял и постоянно разыскивает, был когда-то гораздо моложе, был, — кто бы мог сейчас этому поверить! — был в свое время мальчишкой и даже ребенком! Поэтому и мы, следуя старому латинскому изречению: «Sed ab initio est ordiendum»[21], — начнем сначала. То есть начнем с того невинного возраста, когда он был маленьким, что называется, с кулак, и еще не только не испил, а даже не отхлебнул из той чаши, которую время наполняет горечью, а жизнь настойчиво преподносит каждому живому существу; начнем с того возраста, когда он понятия не имел о сберегательной кассе и бирже, облигациях и векселях, поручительствах, судебной проволочке и судебных исполнителях…

Было это давно, на самой заре нашей государственной жизни{32}, когда ныне старый, согбенный кир Герас переступил границу Сербии. Строго говоря, он и не переступал границу, а был перенесен через нее, и уж если очень придираться к словам, то даже не перенесен, а, так сказать, протащен в Сербию контрабандой. Случилось это в сороковых годах прошлого века, когда только что установили карантин и таможню в Алексинаце{33}.

В то время, как раз в тот день, когда господа чиновники этого учреждения, а именно карантинный смотритель, оценщик и таможенник, в беседке, сооруженной по случаю торжественного открытия и освящения нового карантина и таможни, подкреплялись ракией, закусывая ее зелеными огурчиками, в это самое время — судя по ракии, уже к вечеру — со стороны Ниша показался длинный караван, державший путь из Турции. Мелкими шажками люди перешли границу вместе со своими низкорослыми лошадками и осликами. Караван состоял из лошадей, ослов и целой толпы валахов — взрослых и детей. Молодые вели лошадей и ослов в поводу, а на каждом животном, болтая ногами и покачивая головами на длинных шеях, сидели в деревянных вьючных седлах старики.

Как только караван пересек границу и остановился у катунского пограничного поста на сербской территории, старики сошли с лошадей и ослов. Тут зазвонил колокол сельской церквушки. Путники встрепенулись, услышав столь милые их сердцу святые звуки. И все — молодые, и старые, и спешившиеся, и те, что сидели в перекинутых через вьюки корзинах, сняли фески и, возведя очи к небу, истово перекрестились, благодаря бога за то, что живыми и здоровыми ступили на христианскую землю, где царствуют и судят христиане. Они еще некоторое время прислушивались к доносившемуся издали радостному мирному звону колокола. Потом опять все смиренно и покорно в пояс поклонились сербским властям, что пили ракию, закусывая маринованными огурчиками.

Когда представители власти спросили путников, кто они и откуда, те ответили, что они греки, христиане, и идут из Турции. «Из Турции мы», — сказал один, а другой добавил: «Христьяне мы эпирские, из села Готисте. Мецовские мы, все мецовские…»

Впрочем, можно было их и не расспрашивать, потому что с первого взгляда было видно, кто они и откуда. Все они были валахи или греки;