Вехи. Три десятилетия в зеркале венгерской литературы - Аттила Йожеф Страница 38

А спорам да разговорам и конца не видать. К двум часам ночи ни на шаг не сдвинулись с места. И не мудрено: надо все прикинуть да обмозговать хорошенько. Известно — семь раз примерь, один отрежь. И потом: если все доводы учтены, так и беде взяться неоткуда… Но все же — что слишком, то уж слишком. Йошка Тот выходит на самый край сцены, поднимает руку и говорит:

— Эй, люди, — я вот что предлагаю…

— Прошу разрешения, господин председатель, одно только слово! — поднимается секретарь земельного кооператива. — Учитывая, что замок, несомненно, является брошенной ценностью… Хозяин-то его бросил… И принимая во внимание, что ценность эта сельскохозяйственная, я объявляю его собственностью земельного кооператива. Завтра же отдам все распоряжения. Плевать я хотел на областной совет. Барские прихвостни, реакционеры!.. Пропустите-ка! — и ворча, он двинулся к выходу, на ходу бросив: — Спокойной ночи!

— Это так. Кооператив. Ясное дело… — успокаиваются присутствующие, и разом у всех отлегает от сердца, за исключением того, кто хотел санаторий, да того, кто предлагал замок для престарелых актеров. Если не считать их, то в ту ночь всей деревне снится замок.

3

Вот уже все поля разбиты на мелкие участки, вспаханы, засеяны. Только обширный, около двадцати хольдов парк, замок и прилегающие к нему службы еще держатся, напоминая островок среди моря, волны которого, ударяясь о берег, подмывают его. Пока в усадьбе и замке стояли русские, он еще как-то выдерживал этот напор, но стоило сержанту Николаю покинуть его, как замок и его окрестности тут же стали приходить в запустение. Удивительное дело: то крестьяне на пушечный выстрел не подходили, а сейчас знали замок, все его тридцать четыре комнаты, как свои собственные. Ухитрялись не заблудиться в них даже в кромешной тьме. Конечно, при этом чиркали спичками, а один, Михай Эршек, цирюльник и к тому же хромой, расхаживал из комнаты в комнату, размахивая фонарем. Но большинство все же доверялось неверному огоньку спичек или зажигалки. По очереди освещались в темноте окна замка, метался по комнатам свет фонаря Михая Эршека, возникая то в подвале, то на чердаке и, наконец, замирал наверху в башне, отбрасывая свет в парк. Маленький, желтый, как крохотная луна. Кто знает, что делал там цирюльник. Очевидно, лишь одно — не бритву правил. Бывало, в одной комнате столкнутся четыре-пять человек: один заглядывает в одну дверь, другой — в другую, затем они либо задерживаются, либо идут своим путем, делая при этом вид, что незнакомы. Словно все они не из одной деревни и даже не из одной страны, а из разных частей света. Не слышится ни единого слова, только адский треск, грохот, звон стекла, но всегда не там, где свидетели, а где-то в другом месте и, следовательно, никто не может знать — если, не дай бог, беда какая или в самом деле вернется его высокоблагородие и с ним старые порядки, — кто к чему руку приложил. С крыши башни сдирают листы меди, внизу в холле ломают паркет, а на втором этаже составляют вместе вынутые оконные рамы, как листы большой сверкающей библии.

Собственно говоря, все это происходило уже после собрания, на котором кооператив вынес решение снести замок. Так-то оно так, но на свете существует и областной совет, и не проходит двух недель, как на дороге, ведущей от деревни к замку, появляется какой-то господин. По правую и левую его руку шагает по крестьянину. Следом за ними сплошным потоком движется народ. Кого тут только нет: старики, молодежь, женщины. Даже барыни — сзади, отдельно, сбившись в кучку.

— Повторяю, я не допущу слома усадьбы, — кипятится господин. (Что же, имеет право, ведь он председатель областного совета.)

— Если господин доктор не допустит, мы допустим, — громыхает один, почти наступая господину на пятки, и выдвигается в первый ряд четвертым.

— Да поймите вы, что это крупная государственная ценность…

— Государственная ценность? Да что проку в этой ценности, если замок будет стоять, как стоял? — слышится сзади, и говоривший выступает вперед пятым.

— Пока цел хоть один замок, демократия в опасности! — бросает кто-то восклицание, подхваченное на собрании у члена крестьянской партии. Ибо таким образом распространяется теперь в деревне образование — от человека к человеку, от партии к партии. Говорящий — не кто иной, как секретарь партии мелких хозяев. Как и полагается, он тоже втискивается в первый ряд. Теперь они идут одной подвижной, живой цепочкой. Посредине — господина остальные, словно за руки его схватили и тянут из деревни прочь. Интересно, на сколько его еще хватит? Он сражается с ними с самого вечера, так как вечером опять состоялось собрание, и он явился сюда (конечно, затребовав от крестьян телегу) полный решимости. Уж он отучит их замки разрушать. Но не тут-то было. Это море, и господина, словно потерпевшего крушение, бросает на волнах, как щепку.

— Но, однако, как смотрит на это партия мелких хозяев? — внезапно оборачивается господин и останавливается. Он пытается выделить из толпы тех, кто состоят в его партии.

— Сейчас здесь нет партий, есть только крестьяне! — задает тон здоровенный верзила, который сначала был с коммунистами, а потом постепенно перекинулся в крестьянскую партию.

— Положитесь на нас, господин доктор, — увещевает его секретарь партии мелких хозяев. — Уладим мы это между собой, как следует.

— Как следует вас отделает полиция! — восклицает тот в сердцах и оторопело пятится. Потому что двое полицейских, что шли с краю, тут же останавливаются. Правда, у них нет оружия, так как и они сейчас просто народ, который безмерно, лютой ненавистью ненавидит замок. Тут голос у господина доктора становится почти умоляющим и дружелюбным. — Вы подумайте. Этот замок подошел бы для больницы или дома отдыха, не говоря уже о школе. Оставим его, как есть.

— Дом отдыха? Школа? Есть у нас и то, и другое, и больница есть!

Иштван Сёньи. Пахота.

Янош Кмети. Эскиз.

Шум, гам. Что ни человек, то особое мнение. До сих пор больница значила для всех то же, что и замок. Если кому доводилось попасть туда, выходил ободранный, как липка. Глухо ненавидят они все, что относится к прошлому. Всеми помыслами они уже живут в будущем, а областной совет — в прошлом.

— Вот что, господин доктор, пусть я лучше подохну, ежели заболеть случится, но от замка этого камня на камне не