Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин Страница 3

- Не очень-то, видно, вы торопились встретиться с нами,- сказала она мне, посмеиваясь.

Я не знал, что и отвечать. Раньше я с ней свободно болтал, а сейчас будто язык отнялся.

- A кто это там с коней слезает?- спросила вдруг Шуга.

Я оглянулся. Два молодых казаха, спешившись, привязывали лошадей. Один из них был одет по-городскому, как одеваются русские. Я узнал его.

- Да это Абдрахман!- говорю я.

- А кто он такой?- спрашивает она.

- Сын Казакбая.

- А... тот, который учитель, да?

- Да, он самый.

- Совсем еще молодой, оказывается,- заметила Шуга и ушла в юрту.

Я подошел к Абдрахману, поздоровался и повел его к Есимбеку. А через щели юрты, заметил я, Шуга глядела нам вслед.

IV

Вы, конечно, этого не знаете...- продолжал мой спутник, привычно подстегивая мерина.- Не могли знать. Абдрахман приходился нам дальним родственником, и были мы с ним почти ровесниками. В детстве он пас телят у волостного управителя. А в доме волостного жил тогда аульный учитель. Вот кое-как урывками и усвоил пастушонок за четыре года все, чему учили других в школе. Абдрахман сам рассказывал мне: <Днем я пас телят и ягнят, а вечерами иногда до глубокой ночи учитель занимался со мной. Добрый был человек. Истинный мусульманин. Говорил не раз, что ему приятней учить пастуха, чем байских детей. Благодаря ему удалось мне окончить школу. Я в долгу перед учителем на всю жизнь...>

А отец его был бедняк из бедняков, так что, даже окончив аульную школу, Абдрахман продолжал батрачить. Лет тринадцати он все же решился, сбежал от бая в губернский город, летом батрачил, а зимой

учился. Так он перебивался два года, а в летние каникулы сам уже обучал байских деток и этим подрабатывал на пропитание. И добился своего, стал ученым человеком.

Слава о нем пошла по всей округе. Уж больно, видать, способен был. Учителя его тоже хвалили. Губернский начандык1 предложил ему стать главным толмачом-переводчиком, но Абдрахман на это не польстился, вернулся в родной аул. Как раз в то время отдал аллаху душу писарь волостного управления, и Абдрахман мог бы занять его место, но он отправился в волость Жамантык учительствовать. Зимой, значит, учительствовал, а на каникулы приезжал к нам, в отчий дом.

В том году он приехал на джайляу в первых числах июня. Я его давно не видел, и он как увидел меня, так сказал: <Ну что, обнимемся, что ли? Ведь сколько не виделись!> Вот так, перебрасываясь шутками, мы и вошли в юрту. На почетном месте восседал аксакал Хаджибай, говорил складно, по-книжному. Заметив нас, мгновенно умолк.

Абдрахман поздоровался со всеми за руку. Баю Есимбеку, видно, это не понравилось, он сразу задрал нос, и беседа прервалась. Затем заговорили - с насмешечками, с колкостями в адрес <ученых>. Я был поражен, просто не понимал, что случилось. Потом уже Абдрахман объяснил мне, как и что. Оказывается, после осенней стрижки овец Есимбек хотел, как каждый год делал, сменять кошмы на хлеб и взять этот хлеб на корню. Вот Абдрахман и встрял - он посоветовал ничего не делать сослепу: сначала узнать цену, а потом уже менять и продавать. И те, кто послушал Абдрахмана, действительно выгадали. Кошмы достались им за полцены. Вот и затаил Есимбек злобу на учителя. <Он в мой карман залез>,- говорил

бай. И теперь, начиная разговор с Абдрахманом, он спросил:

- Ну, как, благодетель, хорошо аул перезимовал с твоей помощью?

- Да ничего, перезимовали,- как-то холодно ответил учитель.

- Ну и хорошо. Так и подобает истинному заступнику и радетелю своего рода... - Есимбек криво усмехнулся.

Разошлись после полудня, до отвала наевшись мяса.

V

Когда я отправился домой, Абдрахман еще сидел у Есимбека. Однако, как потом оказалось, он ушел сразу же после меня в юрту Беркимбая. После выпитого кумыса меня сморило, и я очнулся только после захода солнца. Вышел из юрты. На бугорке за аулом собрались мужчины, посередине сидел аксакал Хаджибай.

Разговор шел об Абдрахмане. Еще издали я услышал слова старика: <Этот Абдрахман, я вижу, совершенно трекнулся>. Говорить аксакал Хаджибай умел. Я подошел и стал слушать.

- Таких, как он, нельзя считать мусульманами,-поучал аксакал.- Все они в бога не верят, и речи у них потому богохульные. С муллами, хазретами, благочестивыми отцами народа они на ножах. В аллаха не верят. Смущают только доверчивых людей, мол, не аллах обогащает баев, а мы сами, своим трудом. Ведь подумать, что он выдумал! И слышал я, будто он продался тем, кто хочет крестить казахов. И не согласился он быть толмачом у начандыка или писарем у волостного управителя, а пошел учить детей потому, что хочет совратить с пути праведного мусульман и увести их от пророка!

Как ни старался аксакал Хаджибай, а никто, по-моему, ему не поверил. Он говорил, а джигиты сидели, шутили, пересмеивались.

- А вы знаете, почему прикочевал сюда Есимбек? Он ведь хотел нынче пасти скот в Каракумах. А все, оказывается, из-за нашего Карима,- начал один джигит.

- А вы заметили, как вся вспыхнула Шуга, когда увидела его?- подхватил другой.

Третий тут же сочинил стишок, сказав, что его написал зимой Карим, тоскуя по Шуге.

Скачу я, и конь гнедой Лисицу вспугнет порой...

Не чаю и не гадаю, Что быть мне в разлуке с тобой.

Все дружно рассмеялись. Карим рассердился и ушел. Я отправился к Беркимбаю. Абдрахман, опершись на локоть, играл на домбре.

- Проходи... Садись,- сказал он.

Мы поговорили о том, о сем, перекинулись парой шуток, потом разговор как-то сам собой зашел о Шуге, и я спросил:

- Ну как, понравилась тебе Шуга?

- Да я же ее не видел,- ответил он.

- Ну как не видел?- удивился я.- Она стояла у входа в юрту, когда ты привязывал лошадь...

- Да разве это видел? Что я издали мог различить? Другое дело, если бы я с ней поговорил.

- Так сегодня будет алтыбакан1. Приходи -поговоришь.

- Правда?- сразу оживился Абдрахман.

- Ну, мне так сказали снохи Есимбека,- признался я.

- Слушай, будь другом... Ты уж меня