Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич Страница 13

— День добрый, пан Мусатов.

Рысьи глаза Мусатова ощупали коня, кабриолет, фигуру Алеся.

— В вольтерьянцы играетесь? — спросил поручик. — Смотрите, привыкнет вот такой ездить, а потом попробует и вас выпихнуть.

— Это загорщинского пана сын, — будто попросив прощения, объяснил Выбицкий. — В Озерище был дядькован.

В глазах Мусатова появилась искра любопытства.

— Польские штучки, — бросил он.

— Что вы, пан Мусатов. Загорские из коренных здешних... Испокон веку православные.

— А сами в католический лес смотрят.

— Побойтесь Бога! В какой лес?! — Выбицкий был очевидно обижен и за себя, и за панов.

— А почему же это старый Загорский-Вежа повелел младшего брата вот этого хлопца в костеле окрестить? Скандал был на всю губернию.

Выбицкий опустил глаза.

— Я человек маленький. Не мне знать намерения старого пана. Но ведь поймите и вы: человек он старосветский, с капризами.

— Екатерининского века, — иронически добавил Мусатов.

— Его чудачества на деньгах стоят, — продолжал Выбицкий. — Под каждым его капризом — тысяча рублей. Хватит на весь сухо­дольский суд. Так что не нам с вами его судить.

На минуту замолчали. Звенели над озимью жаворонки.

— Отчего это вы без дороги? — спросил пан Адам.

— Сейчас нам дороги не нужны... Ничего не видели?

— Нет, — встревожился Выбицкий. — А в чем дело?

Мусатов промолчал. Лишь цепкая рука поправила штуцер.

— Черный Война опять в губернии, — ответил он после паузы. Пан Адам подался вперед.

— Ворвался откуда-то, как бешеный волк, — возмущался Му­сатов. — Спешит резать, пока пастухи не свыклись. Два года не было — и вдруг как камень на голову.

— А говорили, что вы его тогда... подвалили... два года назад.

— Я коня его подвалил... На этот раз буду умнее. Его свалю, а на его коне ездить буду. И откуда он только коней таких берет? Стрижи, а не кони.

— Не ездили бы вы теперь один, пан поручик. Этот не мажет.

— И я не мажу, — пояснил Мусатов. — Ездил вот родники в оврагах посмотреть. А вдруг где-то возле воды дремлет... Черта с два.

— А напрасно. С оврага далеко видно. А на одного и не надо много. Выстрел — и все.

— Много помогло егерям, что они не были одни?

— Да что, в конце концов, случилось?

— Позавчера утром обстрелял с пригорка неполный взвод еге­рей. В тот же день, вечером, задержал фельдъегеря от генерал-адъютанта. Почту сжег. Вчера встретил на дороге исправника с людьми и разрядил по ним ружье. Днем едва не нарвалась на него земская полиция, но рожна догнали. Лишь хвост жеребца видели. А ночью Раубич сообщил: Война проехал через деревню.

— И все один? — спросил Выбицкий.

— Все один. С последнего мятежа один. Ну, прощай, Выбицкий.

И хлестнул короткой плетью коня. Пан Адам смотрел ему в спину.

— Поехали, паныч, — произнес он после паузы.

Кабриолет начал спускаться в ложбину. Поручик мелькнул точ­кой на далеком пригорке и исчез... Пан Адам сидел встопорщен­ный и как-то странно улыбался.

— Раубич ему сообщил, — буркнул он. — Черного Войну, ви­дите ли, так легко сцапать... Не ты, брат, первый. Ло-ви-ли.

— А кто такой Черный Война?

Губы Выбицкого неуловимо потеплели.

— Люблю смелых, — ответил он. — Может, потому, что сам не такой. А Война смел... И страшен. Ездит себе на вороном и стреляет.

— Чего ему ездить?

— Двадцать лет ездит. Всех остальных побили, постреляли, по цитаделям сгноили. А этот ездит... Последняя тень. Ни поймать его, ни купить... Как дух... Чтобы не спали...

Алесь понял, что Выбицкий больше ничего не скажет, и не рас­спрашивал дальше.

Опять мелькнула с левой стороны серебряная лента Днепра, немного более узкого в этом месте. Справа пошли леса. Молодые возле дороги, они взбегали на возвышенность, становились все более и более старосветскими, пока не переходили — на вершине гряды — в перестойную извечную пущу.

Дорога пошла с гривы вниз, ближе к Днепру, и тут глазам от­крылась уютная и довольно большая ложбина. Пригорки окружали ее и прижимали к реке. Ложбину, видимо, образовала небольшая речка, которая сливалась с Днепром здесь, почти под ногами коней.

— Папороть, — показал Выбицкий. — Же́ка темна.

Кабриолет спускался к речушке по пологому откосу. Лозняк по берегам разорвался, показав деревянный мосток. За ним встали перед глазами деревенские хаты, значительно более досмотренные, нежели в Озернище: почти все с садками, почти все крытые новой соломой, а там и сям даже и гонтом.

— Загорщина, — продолжал показывать пан Адам. — Ваш майорат, паныч.

А над Загорщиной, выше по откосу, распростирался плодовый огромный сад, обрываясь вверху, как по линейке, темной и роскошной стеной иррегулярного парка.

В парке белело что-то перечеркнутое по фасаду серебристыми метлами итальянских тополей.

Чем ближе подъезжал кабриолет, тем яснее вырисовывалось двухэтажное здание с длинным мезонином и двумя балконами, над которыми теперь были натянуты ослепительно белые, белее, нежели стены, маркизы. Вокруг дома шла галерея на легких каменных арочках.

— Ложно понятый провансальский замковый стиль, — пояс­нил, отчего-то по-русски, пан Адам, пояснил с такой заученной интонацией, что сразу можно было понять: говорит не свои слова.

Издалека можно было еще заприметить в парке, левее и глуб­же дома, какой-то круглый павильон, а еще левее и значительно дальше — стройную и очень высокую, узкую церквушку на пригорке, такую белую и прозрачную, будто вся она была построена из солнечного света.

Алесь, по-видимому, успел бы лучше рассмотреть все это, но тут издалека раздался топот копыт. Потом из узкого жерла темной аллеи вырвался, как ядро из орудия, всадник на белом коне и во весь опор помчался к ним.

Осадил коня возле самого кабриолета так резко, что конь как будто врос всеми копытами в землю. Алесь увидел косой, нервный зрачок коня, его раздутые ноздри. Удивленный, почти испуганный этим неожиданным появлением, не понимая еще, что к чему, он боялся поднять глаза и потому видел лишь белую кожу седла и бе­лый костюм для верховой езды. Потом несмело, исподлобья, бро­сил взор выше и завидел очень загорелое, почти шоколадное лицо; улыбку, открывающую ровные белые как снег зубы; белокурые волнистые усы и гриву волос и, главное, смешливые васильковые глаза с каким-то нездешним, длинным, миндалевидным разрезом тонких век.

В следующий миг сильные руки бесцеремонно схватили его, подбросили вверх и опять