Голова сахара. Сербская классическая сатира и юмор - Йован Стерия Попович Страница 121

Но… не буду больше думать о ней. Ведь, может быть, как раз в эту минуту она положила свою очаровательную головку на пуховую подушку и размышляет, в кого бы ей влюбиться, пока меня нет.

А поцелуй, которым она при расставании подтвердила свою любовь?

Ох, поцелуй! — это первое из самых искренних и последнее из самых лживых слов женщины.

2

Спроси у скота, и научит тебя…

Книга Иова, гл. 12

Сегодня меня перевели в камеру № 11. Отсюда больше не будут переводить. Камера просторная, и вы можете не опасаться, что я все время буду писать вам о любви.

И все же!

О святые воспоминания моей самой чистой любви, простите меня! Я падаю на колени, простите меня!

Вы знаете, как забилось мое сердце, когда вы подарили мне букет в память о нашей любви; оно забилось так, что в ту минуту я поверил Гейне, утверждавшему, будто в сердце у него сидит капельмейстер и отбивает такт; поверил Шапчанину{81}, твердившему, что в сердце у него колокола. Ох, в ту минуту я чувствовал еще больше, я чувствовал, что в сердце моем целая колокольня, на которой звонят во все четыре колокола, и сидит там не капельмейстер, а настоящий тамбурмажор. Да вы и сами помните, как задрожали мои руки от волнения, когда вы передали мне букет, в котором были собраны цветы, поразившие меня богатством красок. Красные! Прежде всего красные, а красный цвет одинаково не нравится быкам, монахам и индюкам!.. А затем белые: в мирное время этот цвет означает невинность, в военное время — сдачу в плен. Невинность и сдача в плен! В таком случае белый цвет должен также означать и любовь, поскольку любовь содержит в себе оба эти понятия: невинность и сдачу в плен, тем более что пеленки тоже белые, — не так ли, сударыня?

Но букет был прекрасен не только богатством красок, но и тем, что в нем были собраны цветы, символизирующие веру, надежду, любовь, то есть те три принципа любви, которые вырезают на перстнях, малюют на ярмарочных пряниках, выписывают на пасхальных яйцах и которые, кроме всего прочего, глубоко запечатлелись в моем сердце.

Но, сударыня, на моей душе нет греха в том, что ваш букет пропал, — грех этот падает на весь воловий род.

Я укрепил ваш букет в окне между прутьями решетки, желая слить воедино мою любовь и тоску, — этого в тот момент требовала моя душа! В самом деле, если крест — символ веры, якорь — символ надежды, а сердце — символ любви, то вряд ли что-нибудь может лучше служить символом тоски, чем тюремная решетка. И представьте: утром к моему окну подошел вол. Поверьте мне, это был необыкновенный вол, своим серьезным видом он сразу же снискал мое доверие, которого, однако, не оправдал.

Подойдя к окну, он с жадностью завладел букетом, который вы подарили мне в память о нашей вечной любви, и я собственными глазами вынужден был наблюдать, как он пережевывал мою веру, любовь и надежду. Оно конечно, и веру, и любовь, и надежду часто пережевывают, но все же — да будет проклят весь воловий род!

Я клянусь вам, что никогда не притронусь к воловьему мясу; моя ненависть простирается и дальше, проклятие переходит с отцов на детей, я клянусь вам, что не буду есть и телятины, даже если это будет холодная телятина о майонезом.

Но это еще не все. Я пойду еще дальше. Я привлеку его к ответственности — почему бы и нет? Я, правда, не помню ни одного параграфа, который запрещал бы есть букеты, но ведь он съел залог, съел вексель нашей любви, то есть уничтожил обязательство!

И вот я составляю протокол допроса: «Начато в пожаревацкой тюрьме, в камере № 11».

— Кто вы и как вас зовут?

Вол молчит. Молчит, и это молчание приводит меня в бешенство. Кто знает, не было ли здесь настоящего заговора волов?

— Говори же, вол, твое молчание приводит меня в отчаяние, говори! Ты будешь не первая скотина, которая кое-что поняла. Ведь ослица из Ветхого завета поняла взгляд ангела — посланца божьего и прижала к стене ногу ехавшего на ней Валаама; ничтожный червь понял глас господний и прогрыз тыкву, выросшую над головой Ионы;{82} так пойми же и ты, вол, пойми, речь идет о моей любви, о моей самой святой любви, а точнее говоря, о букете, который в настоящее время находится у тебя в желудке, а когда-то благоухал на ее груди.

Такие убедительные доводы вынудили сивого вола замычать, я понял, что он согласен ответить на мои вопросы.

Итак:

— Кто вы?

— Вол.

— Этого недостаточно, говорите более определенно, кто вы?

— Государственный вол.

— Ваша профессия?

— Вол.

— Этого тоже недостаточно. У нас есть волы всяких специальностей. Говорите точнее!

— Я вожу воду.

— Чем занимаются ваши родители?

— Мать моя плохо кончила, ее продали с молотка, вероятно, за неуплату налогов, а отец и того хуже. Не знаю, вмешивался ли он в политику, но три или четыре года назад при смене правительства ему закамуфлировали рога, вымазали красной краской, украсили гирляндами цветов, и он веселился до десяти утра с приверженцами нового правительства, а потом его закололи, и те же приверженцы с удовольствием его слопали.

— Постойте, сначала нужно записать приметы: рост — средний, брюнет. Особые приметы: рога, напоминающие букву йот.

— Ошибаетесь, сударь, рога — это не особые приметы. Рога у нас все равно, что у вас усы. Рога много значат, если мы хотим понравиться какой-нибудь госпоже корове. Разница только в том, что симпатии наших дам гораздо невинней, чем ваших: коровы не составляют нам протекции, как это делают ваши.

— Почему вы позволяете себе делать замечания? Вы что, не знаете делопроизводства?

— Эту науку в Сербии никто не знает!

— Вы грамотный?

— Да, и даже сочиняю любовные стихи!

— Хорошо! Но ближе к делу. Вы обвиняетесь в уголовном преступлении, вы уничтожили обязательство, съели букет, который висел вот здесь, в окне, в память о моей любви.

— Вам бы следовало за это поблагодарить меня.

— Не понимаю?

— Сейчас поймете. Воспоминание о вашей любви доставляло удовольствие только вашему сердцу, это было неразумно, а теперь, как видите, воспоминание о вашей любви доставило удовольствие и моему желудку. Так и должно быть. Не забывайте оглядываться вокруг себя. То, что вы прожили, вы прожили не оглядываясь. Не вводите себя в заблуждение, что согласно хронологии вы живете в XIX веке; человечество неправильно считает, оно уменьшает свой возраст