Рыжая полосатая шуба. Повести и рассказы - Беимбет Жармагамбетович Майлин Страница 12

Подошли двое хлыщей. Один игриво ущипнул молодку сзади.

- Отстань, ойбай... Стыдно-о...

- Куда ж ты, нарядная такая, направилась?

- По домам... с праздником поздравлять...

- Муженька-то дома нет, так - видишь - на гулянку и потянуло,- усмехнулся второй.

В тени мазанки, пыхтя и обливаясь потом, снимал шкуру со своего сивого козла Молдагали. Подошел Уали.

- Да будет щедрым айт!

- Слава всеблагому...

- Ты свою ярочку продал?

- Нет.

- Тогда продай мне. Зарежу - помяну бабушку.

- Гони деньгу!

- Осенью получишь.

- Не пойдет.

Уали ушел, а Молдагали, яростно сдирая шкуру с туши, хмыкнул:

- Сам с голоду подыхает, а туда же... о жертвоприношении мелет. Врет нечестивец... Обмануть хотел, нажраться надумал мясом задарма!II

На отшибе, на ветру, возле болота стоят три черные лачужки. Вокруг ни скотины, ни человека, ни казана на земляной печке. Даже комары, и те сюда не прилетают. В тени крайней лачужки, скрючившись, сидят оборванные, грязные девочка лет двенадцати и средних лет женщина. Лица их желтые, изможденные, глаза опухшие. Вздыхают тяжело, с надрывом: <У-уф-ф...> Праздник айт, которому все так радуются, для них кажется мукой. Только и слышно:

- Бедные мы, бедные... Несчастные...

Со стороны аула, прихрамывая, приплелся мужчина. Тоже в лохмотьях. На шее - торба.

- Ну, как, Баке?

- Чего спрашивать?.. Горе нам, горе...

- Что? Умер?

- Скончался.

Мужчина упал, как подкошенный, заплакал.

- Верно сказано: коли бог накажет, так и богач сголоду околеет... А Зейнеп как?

- Ресницы ее шевелились давеча. Теперь не знаю.

- Значит, тоже преставилась...

Снял с шеи торбу, швырнул на землю. Кажется, в ней что-то было.

- Раздобыл что-нибудь?

- Ничего дельного.

Мальчик и девочка лет шести-семи, совершенно нагие, тощие, выбежали из лачуги. Увидев свернутую, в пятнах крови, шкуру, набросились, драку затеяли.

- Перестаньте, черти! Нате вот... ушко, сердца...

- И это все... за весь день?!- спросила жена.

- А что делать, раз не дают?! Вот мошонка козла... а это ушко, сердца... И то подобрал на помойке... От собак отбил... Нет у людей жалости. Просил я Улбалу-байбише: <Дайте хоть кровь жертвенной скотины>. А она ка-ак зарычит! Хватит, говорит, того, что целый год кормлю. Когда она что давала - не припомню...

- Ну и растяпа же ты... Несчастный! Пошла бы я, так подсобила бы кишки мыть, хоть бы требухой разжилась... Опять хворь проклятая не пустила. О, господи!..III

Со всех сторон стекается народ к аулу. Группами и в одиночку. Верхом и на арбах.

Многолюдно возле белой юрты в середине аула. Телеги, лошади... сплошь молодежь. Ватага подростков ходит из дома в дом, собирает гостинцы, дары. Гудит-шумит аул.

- Да будет благодатным айт!

- Пусть и тебя благо не минует!

У земляной печки собралось человек пять. О чем-то говорят, удрученно головами качают.

- Ай-ай!.. Жалко!.. Такой человек пропал...

Весть, перебегая от одного к другому, дошла и до толпы возле белой юрты...

- Бакен умер... Вместе с женой.

- Когда?!

- Сегодня. - Ой, бе-едные-е-е!.. - И хорошо, что умерли, а то ведь не жили уже -мучились. - Несчастненькие... Знать, душа была чистая, безгрешная, раз бог прибрал их в день айта. - Такова жизнь, джигиты... - глубокомысленно изрек белобородый старик. - Помнится, было это уже немало лет назад... Во время айта на равнине <где подох бык> скачки проходили. Народу собралось уйма, а Бакен всех досыта напоил кумысом... А теперь вот вместе с женой с голоду помер... Джигиты, все, кто знал покойного, отведал его угощения, помяните усопшего. После трапезы помолитесь, дабы утешилась душа раба божьего...

***

Поели мяса, попили кумыс и отправились гурьбой к холму за аулом, где развевалось полотнище. Здесь предстояли игры. О просьбе аксакала - помянуть усопшего - никто не вспомнил...

Байга-скачки, борьба, веселье... Если кто и говорил про Бакена и Зейнеп, умерших с голоду, то лишь о том, что <помыслы у них были чистые, потому Всевышний и соблаговолил прибрать их, бедных, в день священного торжества>.

1922г.

РАВЕНСТВО БЕДНЯКА

В 1917 году, в середине ноября, разъезжая по аулам, - я случайно остановился у Каукимбая. Заехал к нему на ночлег и Танирберген, возвращавшийся с волостного собрания. Хозяева зажгли лампу, сготовили чай. За одним дастарханом, помимо нас, гостей, уселись бай, его байбише, сын и сноха. Недалеко от порога, возле самовара, расстелив зеленую тряпицу, плюхнулся крепыш-джигит в лохмотьях. Я посмотрел: черное, в оспинах лицо, грубая, словно дубленая кожа, руки все в струпьях и ссадинах, весь облик и манеры, бесспорно, выдавали в нем байского малая-батрака.

Каукимбаю, видно, захотелось перед Танир-бергеном подчеркнуть, что он бай и содержит батрака. Он чуть приосанился, небрежно спросил:

- Ты быка-то привязал?

Байбише мгновенно подала голос, поддерживая мужа:

- Зима на носу, пора бы подправить плетень возле кизяка, а ты только и знаешь, что шляться с утра до вечера без толку.

- Где это, интересно, я шляюсь?!- буркнул джигит.

Байский сынок, сидевший между родителями, криво усмехнулся:

- Нигде он не шляется. Только с ребятней малость мячик погонял.

Молодая сноха не пожелала отстать от свекра, свекрови и муженька и тоже разок поддела батрака:

- Совсем заработался, бедняга. Даже дров не наколол. И за водой я сама сегодня сходила.

Батрак молчал, словно признавал свою вину, и тогда бай решил оставить его в покое и повернул разговор в иное русло:

- Ну, рассказывай, Танирберген. Какие новости везешь из волости?

- Да разве мне до новостей было?.. Спешил продать скорее пару-другую овечек. Впрочем... кое-что слышал. Жуткие дела творятся. Встретил я татарина Сафи, ну, того купчишку, который на паре гнедых разъезжает и овец русской породы перепродает. Он мне и сказал: большевики появились. Отбирают у баев скот, отдают его беднякам. Теперь, говорит, <мое-твое> больше не будет. Все имущество отныне станет общим. Вот так. И, говорит, им числа нет. Прямо из больших городов поперли.

- Слышал, слышал,- благодушно протянул бай.

На лице его изобразилось нечто вроде насмешки.

Убедившись, что бай ничуть не встревожился вестью, Танирберген продолжал:

- Нам-то откуда знать, вот Кариму, грамотному, видней... Говорят, эти самые большевики - сплошь каторжники. Как свергли царя, так их и освободили из тюрем.

<Кариму видней> пришлось по душе байскому сынку, и ему захотелось показать Танирбергену, что он действительно кое-что знает.

-