Посмертие - Абдулразак Гурна Страница 8

стоял его старый дом. Вокруг все было запущенное и такое знакомое, точно он отсутствовал всего несколько месяцев. Деревенька была небольшая: горстка разбросанных там-сям хижин с соломенными крышами, чуть поодаль — небольшие распаханные поля. Не доходя до своего старого дома, Ильяс заметил женщину: ее имени он не помнил, но лицо показалось ему знакомым. Женщина сидела перед ветхой на вид хижиной из прутьев и глины, плела циновку из листьев кокосовой пальмы. На трех камнях у ее ног грелась вода в котелке, две курицы что-то клевали возле дома. Заметив приближающегося Ильяса, женщина расправила кангу и покрыла голову.

— Шикамо[14], — сказал он.

Она ответила и замолчала, оглядев с головы до пят Ильяса в городском платье. Возраст ее угадать было невозможно, но если она та, кто он думает, ее дети — ровесники Ильяса. Одного из ее сыновей звали Хассан, вдруг вспомнил Ильяс, он играл с ним в детстве. Отца Ильяса тоже звали Хассаном, потому он так легко вспомнил это имя. Сидящая на невысокой скамеечке женщина не встала и даже не улыб-нулась.

— Меня зовут Ильяс. Я раньше жил здесь. — Он назвал ей имена своих родителей. — Они все еще живут здесь?

Она не ответила: то ли не расслышала, то ли не поняла. Ильяс двинулся было дальше, чтобы увидеть все своими глазами, но тут из дома вышел мужчина. Он был старше женщины; мужчина, прихрамывая, приблизился к Ильясу и впился в него взглядом, точно плохо видел. Небритый, морщинистый, судя по всему, больной и слабый. Ильяс снова назвал свое имя и имена своих родителей. Мужчина и женщина переглянулись, и женщина проговорила:

— Помню я это имя, Ильяс. Ты тот, который потерялся? — Она прикрыла голову руками, выражая сочувствие. — Тогда много чего творилось дурного, мы все думали, с тобой стряслась беда. Мы думали, тебя украли руга-руга[15] или ва-манга[16]. Мы думали, тебя убили мдачи[17]. Чего мы только не передумали. Да, я помню Ильяса. Так это ты? Выглядишь как чиновник. Твоя мать давно умерла. Там теперь никто не живет, их дом развалился. Она была такая злосчастная, что никто не захотел в нем жить. Она оставила твоему отцу малышку, ей было месяцев пятнадцать-шестнадцать, а он оставил ее другим людям.

Ильяс не понял, что женщина имеет в виду, и уточнил:

— Оставил другим людям. Что это значит?

— Он отдал ее, — натужно проскрипел мужчина. — Он был очень беден. Очень болен. Как все мы. И отдал ее. — Мужчина поднял руку и указал на большую дорогу: говорить у него не осталось сил.

— Афия, так ее звали. Афия, — продолжала женщина. — Откуда ты приехал? Твоя мать умерла. Твой отец умер. Твою сестру отдали. Где ты был?

Ильяс так и думал, что родители наверняка умерли. Все его детство отец болел диабетом, мать страдала неизвестными женскими хворями. Вдобавок у нее часто ломило спину, ей было трудно дышать, в груди копилась мокрота, мать тошнило от бесконечных беременностей. Он так и думал, и все равно внезапное известие об их смерти застало его врасплох.

— Моя сестра в деревне? — спросил он наконец.

Мужчина измученным голосом ответил ему, где искать семью, которая взяла к себе Афию. Проводил Ильяса до дороги и объяснил вознице, как ехать.

* * *

Над придорожной деревенькой, где прошло ее детство, высился темный конический холм, поросший кустарником. Выходя из дома, она всякий раз видела, как он нависает над домами и дворами на противоположной стороне дороги, но в раннем детстве она этого не понимала и осознала, лишь когда научилась придавать значение привычным вещам. Ей запретили подниматься на холм, но не объяснили почему, и она населила его всеми ужасами, которые сумела вообразить. Подниматься на холм ей запретила тетка; она же рассказывала истории о змее, которая может проглотить ребенка, о великане, чья тень в полнолуние скользит по крышам домов, о лохматой старухе, что бродит по дороге, ведущей к морю, и порой оборачивается леопардом, чтобы украсть в деревне младенца или козу. Тетка этого не говорила, но девочка верила, что и змея, и великан, и лохматая старуха живут на вершине холма и спускаются оттуда вселять страх в местных жителей.

За домами и задворками тянулись поля, за ними высился холм. Когда девочка чуть подросла, ей казалось, будто холм сделался еще выше, особенно в сумерках, и маячит над деревней, точно сердитый призрак. Она привыкла не смотреть на него, если случалось ночью выйти во двор. В глубокой ночной тишине на холме — а порой и у самого дома — раздавался свистящий шепот. Тетка сказала: это невидимки, и слышат их только женщины, но как бы грустно и настойчиво они ни шептали, дверь им открывать нельзя. Гораздо позже девочка узнала, что мальчишки поднимаются на холм и благополучно спускаются с него, и ни разу не упомянули ни о змее, ни о великане, ни о лохматой старухе, равно как и о шепоте. Они говорили, что охотятся на холме, а поймав дичь, жарят ее на костре и едят. Они всегда возвращались с пустыми руками, и она не знала, разыгрывают они ее или нет.

Проходящая мимо деревни дорога в одну сторону вела к морю, в другую — вглубь страны. По ней в основном ходили пешком, носили тяжелые грузы, порой возили на ослах и телегах. Дорога была достаточно широкая, чтобы телега могла проехать, но ухабистая, неровная. Вдали, у самого горизонта, маячили горы. Их странные названия внушали девочке тревогу.

Она жила с теткой, дядей, братом и сестрой. Брата звали Исса, сестру — Завади. Поутру девочка должна была вставать вместе с теткой: та трясла ее, чтобы разбудить, и пребольно шлепала по заднице. Просыпайся, озорница. Тетку звали Малаика, но дети называли ее мамой. Проснувшись, девочка первым делом должна была натаскать воды, пока тетка растапливает печь, которую с вечера вычистили и наполнили углем. Воды хватало, но ее нужно было принести. У двери уборной стояло ведро с ковшиком для туалетных нужд. Другое ведро стояло возле канавы, что вела к уличному стоку: там они мыли миски и кастрюли, туда выливали воду после стирки, но для чая и дядиного купания нужно было натаскать воды из огромного глиняного бака, накрытого крышкой: он стоял под навесом, чтобы вода не нагревалась. Для дядиного чая и купания вода должна быть чистой; та, что в ведрах, только для грязной работы. Порой люди болели от грязной воды, поэтому для дядиного купания и чая она грела чистую воду.

Бак