Рим – это я. Правдивая история Юлия Цезаря - Сантьяго Постегильо Страница 73

Луций Корнелий Сулла наблюдал за тем, как над Римом восходит солнце.

– Это не просто новый рассвет, Долабелла, – сказал он своему другу. – Это начало новой эпохи.

На стену поднялся Красс с охраной из легионеров.

– Я разбил врага на своем крыле. Это было несложно, – сказал он. – Через несколько часов в живых не останется ни одного самнита. Думаю, у меня все складывается лучше, чем у Долабеллы.

И он позволил себе усмехнуться.

Сулла заметил ярость на лице Долабеллы. Красс добился того, чего не удалось ему, однако Красс начальствовал над ветеранами, а Долабелла располагал лишь неопытными легионерами, которые только сейчас получили боевое крещение. В лучах восходящего солнца многое виделось ясно. Красс, честолюбивый и самодовольный, не умел отличить личную победу от общей, что однажды, в каком-нибудь сражении, должно было его погубить. Еще Сулла знал, что Долабелла никогда не поладит с Крассом. И наконец последнее предчувствие, осенившее его в то утро: отныне он, Сулла, получит все, чего пожелает.

А желал он многого.

Domus Юлиев

Hora prima[52]

– Девочка, – повторил врач.

Большинство мужчин на месте Цезаря испытали бы разочарование, но Цезаря совершенно не волновало, кто появится в семье Юлиев – наследник или наследница. Он знал, что у него еще будет время подумать об этом. Теперь его беспокоило только благополучие семьи: чтобы с новорожденной все было в порядке, но главное, чтобы поправилась сама Корнелия.

– Похоже, она потеряла сознание, – сказала Аврелия, глядя на молодую мать.

Врач передал младенца рабыне, чтобы та омыла его и запеленала, подошел к Корнелии и положил руку ей на лоб. Девушка не шевельнулась. Она казалась не спящей, не потерявшей сознание, а мертвой.

Лекарь молча покачал головой, горестно стиснув губы.

Цезарь опустился на колени рядом с женой и взял ее за руку.

– Не оставляй меня, Корнелия… – шепнул он Корнелии на ухо. – Прошу тебя, не оставляй…

Суд IV

Reiectio

На reiectio обвинитель или защита могут заявить отвод любому судье, если сочтут, что тот как-либо связан с обвиняемым, поскольку его беспристрастность при вынесении приговора ставится под сомнение.

XLIII

Совет Аврелии

Domus Юлиев, Рим

77 г. до н. э.

Через пять лет после того, как Корнелия родила дочь, все семейство Юлиев было втянуто в судебный процесс над Долабеллой.

Дом Цезаря в Субуре стал местом женских посиделок: его жена Корнелия, сестры, племянница Атия и ее мать ужинали в главном атриуме. Отец Цезаря умер, дядя Марий – тоже, а другой дядя, Аврелий Котта, избегал проводить время в их обществе, пока длилось разбирательство: будучи защитником обвиняемого, он стал противником Цезаря на суде. Оказалось, что у молодого главы рода Юлиев нет ни одного опытного и надежного друга, к которому можно обратиться за советом. Мужья его сестер, Пинарий и Бальб, лишь изредка заглядывали к Цезарю, благоразумно держась на расстоянии от зятя, осмелившегося противостоять всемогущему Долабелле. А его верный Лабиен был таким же неискушенным в этих вопросах, как и он сам. Следовало бы поискать дружественного сенатора или известного государственного мужа, выступавшего в народном собрании от имени популяров, и попросить у него совета. Но Цезарь, всегда стремившийся обманывать чужие ожидания, обратился к другому доверенному лицу, о котором говорил с Лабиеном во время поездки в Македонию: к Аврелии, своей матери. Он доверял ей безраздельно.

– Через несколько дней у меня reiectio, матушка, – начал Цезарь, решившийся наконец заговорить с ней о том, что занимало его мысли по пути из Фессалоники. – На Востоке я нашел новых свидетелей, а также сведения, подкрепляющие обвинение против Долабеллы, но все мы знаем, что суд сенаторов-оптиматов готов оправдать любое его преступление, и не важно, что я изложу в базилике и какие доказательства приведу. Я должен использовать все возможности, которые предоставляет мне reiectio.

– Но ты не можешь требовать отвода для всех судей, – заметила Аврелия. Пребывая в мрачном настроении, она сгорала от любопытства, так как догадывалась, что сын хочет спросить ее о каком-то деле.

– Не могу. К тому же их в любом случае заменят другими сенаторами-оптиматами, поддерживающими Долабеллу. Нет, я не собираюсь тратить время и силы на утомительные споры, которые вряд ли улучшат мое положение как обвинителя. Я думаю о другом способе использовать эту возможность.

– Что же это за способ? – полюбопытствовала мать.

– Хочу заявить отвод только одному человеку: Квинту Цецилию Метеллу, – торжественно объявил Цезарь.

– Председателю суда, ни больше ни меньше? – уточнила Аврелия. Говоря об очевидном, она в то же время оценивала и взвешивала замысел сына.

– Да, председателю суда. Метелл – вождь оптиматов, которого все уважают. Сулла мертв, Долабелла сосредоточен только на себе, своих удовольствиях и преступных страстях, Метелл же – мозг партии поборников старины. Один его жест, одно движение бровями, один изданный им звук – и все бегут за ним, как собачонки. Я не могу изменить весь состав суда, но могу убрать его. Я должен во что бы то ни стало удалить Метелла, но…

– Но… – подхватила Аврелия.

– Не знаю, как это сделать, – признался Цезарь, не боясь и не стесняясь рассуждать о том, для чего так и не нашел решения после четырехмесячных раздумий. Он знал, что следовало сделать, но не знал как. Он посмотрел в глаза Аврелии. – Вот почему я обращаюсь к тебе, матушка. Ты – самый умный человек из всех, кого я знаю, к тому же тебе я могу доверять. Если бы я мог, я спросил бы Цицерона или его преподавателя ораторского искусства, старого Архия, а может, другого опытного законника с Форума, сенатора, кого-нибудь из выступавших в народном собрании. Но я знаю, что в этом случае никто не будет со мной откровенен. Все слишком боятся Долабеллу, да и самого Метелла, чтобы помочь мне отвести председателя суда. Я знаю, что у тебя нет опыта в тяжбах, матушка, зато ты разбираешься в людях. Где у Метелла слабое место? С какой стороны на него лучше напасть?

Наступила пауза. Корнелия, сестры Цезаря и сам Цезарь молчали из уважения к Аврелии, которая погрузилась в свои мысли, при этом лицо ее оставалось серьезным и одновременно безмятежным.

– Все довольно просто, – изрекла наконец мать. – Метелл жаждет подражать своему отцу, во всем быть равным ему. Его отец,