Адриатика - Владимир Виленович Шигин Страница 55

С каждым днем мичман все больше и больше увеличивал свои маршруты, уходя все дальше в горы. Он открывал для себя прекрасные водопады и бездонные пропасти удивительные, неведомые ему ранее, картины дикой природы. В своем дневнике Владимир Броневский записывал в те дни: "Иногда, прогуливаясь один, восходил я на высокие и острые скалы, висящие прямо над пропастью и, предаваясь приятным мечтаниям, созидал себе новый мир, странствовал в странах его на солнечном луче и в сии краткие минуты мечтания, почитал себя участником небесного блаженства." Иногда вдова Петрович отпускала на такие прогулки с Володей свою дочь и тогда прелесть путешествия становилась еще больше, от осознания того, что рядом с тобой среди первозданной красоты находится и не менее прекрасная девушка. А затем был великий праздник Пасхи, чтимый всеми православными народами. Звонили колокола, палили пушки. Всюду висели Андреевские флаги. В тот день службу сообща правили российские полковые батюшки и местные священники, вместе пели на клиросе. Под пение "Христос Воскресе" черногорцы вовсю палили из ружей. Игумен Саввина монастыря благословлял пасхи. Все христосовались без различия чинов и сословий, и переходя от стола к столу, угощались везде понемногу. Наши солдаты поставили качели, которые всем очень понравились. После обеда начались игры, которые были вполне в духе местных обычаев. На высоком дубе повесили мишень. Поодаль положили связанного петуха. Молодые стрелки, выходя парами, стреляли: один в мишень, другой в петуха. Попавшего награждали громкими криками, над промахнувшимся смеялись. Наиболее искусные разбивали подброшенные в воздух яйца. Пока взрослые палили из ружей, мальчишки стреляли из пистолей. Старики же сидя в тени деревьев рассказывали распевные былины о храбром королевиче Марке.

Через день поутру, как и было условленно, в дом Белодиновичей постучал двухметровый витязь митрополита. Тогда же подошел и проводник, найденный священником. Верный Егор уже был готов в путь, запасшись ружьем и абордажным тесаком, который выглядел весьма внушительно. Пока Володя, чтобы показаться черногорцам более военным, надевал шинель, подпоясывал саблю и засовывал за пояс вой флотский кортик, которому надлежало играть роль кинжала, оба проводника отчаянно спорили, так как ни один не хотел уступать другому чести сопровождать русского в горы. Дело удалось уладить лишь с прибытием отца Спиридония, который объявил, что сопровождать русского пойдут оба. Этот вариант устроил всех. Таким образом, в путешествие на Черную гору с Броневским теперь отправлялись три человека: матрос, местный гвардеец и друг священника.

На прощание отец Спиридоний предупредил мичмана:

– Не бойтесь, сын мой, когда черногорцы, завидя вас, станут все разом палить по вам из ружей и пистолей!

– !!?

– Таковы наши обычаи! Так встречают и провожают самых дорогих гостей, а палят так, чтобы пули свистели у самых ваших ушей, так что будьте к этому готовы и покойны!

– Ничего себе обычаи! – подумал Володя и, представив на минуту всю картину такой встречи воочию, ему стало несколько не по себе.

Но со своим уставом в чужой монастырь, как известно, не ходят, тем более, что о своеобразии местных обычаев его предупреждал и митрополит, а потому наши путешественники, вооружившись посохами, дружно двинулись в горы.

Вначале пешком добрались до первой горной деревушки Скальяри, где пересели на любезно предоставленных лошаков и двинулись дальше вверх. Так, по узкой извивающейся дороге, добрались до крепостицы Тринита, названную так в честь Святой Троицы. Тринита представляла из себя четырехугольную башню, прикрывавшую дорогу от Катторо на Будуа. Переводя дух, мичман с матросов с опаской поглядывали в глубокое ущелье, в нескольких шагах перед собой.

– Куда нам теперь? – поинтересовался Володя у проводников.

– Туда! – показали они разом, на следующую еще более высокую гору, вершина которой терялась в облаках.

До монастыря Цетинье, являвшегося и столицей Черногории, и резиденцией митрополита одновременно, где путешественники предполагали первоначально переночевать, оставалась еще верст двадцать, а солнце уже заходило. Было очевидно, что туда уже не успеть и придется провести ночь в каком-то ином селении.

Дорога, по-прежнему, шла мимо таких бездонных пропастей, что бедный Володя, у которого от всего этого кружилась голова, прилег на шею своего лошака, закрыл глаза и старался их вообще не открывать. Внезапно сзади послышались громкие голоса, то медленно поднимающихся в гору путешественников нагоняли возвращавшиеся с катторских торгов черногорцы. Бархатные куртки черногорцев были расшиты медными и серебряными бляхами. Каждый имел за кушаком по паре пистолетов, за спиной длинное ружье, на пояс древний славянский меч с позументом и насечками на серебряных цепях, патронные сумки. Завидев необычную процессию, черногорцы смолкли, сняли с плеч ружья и, взяв путешественников в кольцо, приступили к расспросам. В этом не было ничего неожиданного, черногорцы не пускают на свои земли ни одного иностранца.

– Христиане ли вы? – поинтересовались перво-наперво черногорцы.

– Христиане! – в один голос заявили мичман с матросом.

– Коль христиане, то покажите кресты нательные!

Показали.

– А не поганые ли вы католики?

– Мы русские!

– Русские? – с сомнением поглядели черногорцы на длиннополую мичманскую шинель. – Точно ли?

– Точно! Точно! – заверили их проводники.

Мгновенно отношение переменилось. Черногорцы в очередь поцеловали у мичмана и матроса руки и полы одежды. Затем почти силой стащили обоих с лошаков и начали наперебой предлагать своих ослов. Проводники были против. Спор меж ними начался столь ожесточенный, что Володе казалось, вот-вот начнется настоящая драка. Но обошлось. Все закончилось тем, что мичман остался при своем лошаке, а Егора все ж пересадили на осла. Затем все вместе с песнями продолжили путь.

Уже в темноте на подъезде к какому-то селу сопровождавшие моряков черногорцы разом стали палить в воздух.

– Для чего? – поинтересовался мичман.

– Предупреждают, что везут дорогих гостей! – отвечал проводник.

Вспомнив о предупреждении отца Спиридония, Володя сразу же почувствовал себя несколько неуютно. Но на этот раз никто по дорогим гостям не стрелял. Зато на въезде в селение их встречала толпа мальчишек с пуками горящей соломы в руках. За мальчишками стояли взрослые черногорцы. Мичмана под руки сняли с лошака, и перед ним вышел высокий седобородый черногорец.

– То есть князь! – пояснил проводник шепотом. – А село есть Мираце!

Князь, который по русским понятиям скорее был сельским старостой, молча, поклонился гостям в пояс, а затем, взяв обоих за руки, так же молча, повел к себе в дом.