Русская миссия Антонио Поссевино - Михаил Юрьевич Федоров Страница 54

Сейчас, когда он уже на борту, дотянуться до него куда труднее, чем на берегу, и до того момента, когда он снова ступит на землю, сделать они ничего не могут. Но вот потом, пожалуй, следует опасаться. Хотя… Скорее всего, они потеряют его из виду, ведь на хольке нет больше пассажиров, под видом которых могли спрятаться убийцы. И да, надо будет поинтересоваться у капитана, есть ли кто, кроме команды, на других судах.

После обеда Истома, измотанный долгим путешествием через всю Европу и постоянно висящей над ним опасностью, уснул. Сон был глубоким, чёрным, тяжёлым. В нём не было ничего, лишь бархатная непроглядная бесконечность, и никаких сновидений. Он просто лежал на кровати, неподвижный, словно обрубок бревна.

Внезапно Истома сквозь сон почувствовал удар в голову, затем в плечо. Он встрепенулся и открыл глаза. Он лежал на полу, и вокруг стояла совершенная тьма. Падая с кровати, он и получил разбудившие его удары. Корабль ощутимо качало. Они вышли в море?

Шевригин ощупью нашёл в стене каюты место, где накануне он заметил окно, прикрытое деревянной створкой. Откинув крючок, он распахнул окно. Ни стекла, ни бычьего пузыря в нём не было, и в открывшийся проём остро пахнуло прохладным влажным воздухом. В сажени перед ним был виден борт судна, а дальше — темнота. Он вышел на палубу.

На судне было тихо. Матрос стоял за штурвалом, да на корме горел сигнальный фонарь, чтобы когти, шедшие вслед за хольком, не сбились с пути. Капитана видно не было — очевидно, спит. Прямо по носу судна, где-то далеко, небо светилось розовым — приближалось утро. Выходит, он проспал половину дня и почти всю ночь? Со штурвальным разговаривать бесполезно — русского языка тот не знает. Что ж, следует дождаться утра.

Истома подошёл к борту и посмотрел вниз. Воды, хоть та и находилась совсем рядом, не была видно. Но по плеску волн он догадался, что хольк идёт не очень быстро — очевидно, поднявшийся ночью ветер оказался не слишком сильным. Что ж, и на том спасибо. Теперь неделя-полторы — и он в Пернове. А если повезёт с ветром, то и раньше.

Возвращаться в каюту не хотелось, и он стоял на палубе, наблюдая, как солнце постепенно вылезает из моря. Вскоре послышался стук двери, кряхтенье и шаги. Истома оглянулся: капитан вышел из каюты и направился к рулевому. Они о чём-то поговорили по-немецки, и капитан сменил его у штурвала, отпустив отдыхать. Спустя некоторое время из трюма, где располагалась комната для отдыха матросов, поднялся, застёгивая на ходу кафтан и зевая до хруста в челюстях, небольшого роста человек в кожаных ботинках, которые явно были явно ему не по размеру.

Увидев, что за штурвалом стоит капитан, он опасливо приблизился к нему и испуганно дёрнулся, когда тот занёс над ним руку. Но увернуться не успел: широкая ладонь капитана с размаху отвесила ему смачный подзатыльник, отчего голова проспавшего начало вахты матроса сильно дёрнулась, а сам он едва не покатился кубарем по палубе. Капитан сказал ему ещё что-то и передал штурвал. Проспавший встал на своё место, и лицо его приобрело крайне печальное выражение.

Шевригин не знал, какие порядки существуют в Любекском торговом флоте, но на хольке, кажется, с дисциплиной не всё слава богу, и капитану приходится тумаками и подзатыльниками утверждать своё право держать матросов в узде повиновения. И, если судить по горестному лицу нового штурвального, капитан сказал ему нечто, приведшее матроса в унылое расположение духа. Наверное, пообещал, что тот лишился некоторой, оговоренной заранее за подобные прегрешения доли жалованья.

Прошло больше двух месяцев, как Истома выехал из Рима. Уже стояло начало лета, и, хотя теплое время на Балтике наступает куда позднее, чем в Италии, становилось довольно жарко. Истома, одетый в зимнюю одежду, раньше не придавал этому значения — в дорожных заботах было как-то не до того. Он отправился в каюту и скинул кафтан и бехтерец — всё равно сейчас защита без надобности — и вернулся на палубу в рубахе, поверх которой был надет зипун. И сразу почувствовал, что сделал это напрасно: сырой ветер сразу начал пробирать его до костей, и даже высоко поднявшееся солнце больше не жарило, лишь легонько гладя лучами покрывшуюся пупырышками кожу.

— Оденься, — услышал он за спиной голос капитана, — балтийский ветер обманет и вытянет из тебя тепло. Многие так заболели лихорадкой.

Истома и сам видел, что тот прав, поэтому он вернулся к себе и вышел на палубу в накинутом на плечи кафтане.

— Сколько будем до Пернова идти? — спросил он капитана.

— Моряки так не загадывают, — ответил тот, — мы ветром не управляем. Сколько ему, — он ткнул пальцем в небо, — надо, столько и будем идти. При таком ветре, как сейчас, — две недели.

…Со времени выхода из Любека прошла неделя. Торговый караван, чтобы держаться подальше как от Швеции, так и от Речи Посполитой, от которых можно было ждать любой гадости, вплоть до захвата судов, прошёл чуть южнее принадлежащего Любеку острова Борнхольм. Остался позади и остров Эланд, а накануне вечером они миновали и Готланд. Большая часть пути была пройдена. До принадлежавшего Дании большого острова Эзель[131] оставалось совсем немного, там можно будет сделать остановку, причалить к берегу, отдохнуть перед последним переходом до Пернова.

Ветер почти стих, и суда едва двигались по слабо волнующейся поверхности моря. На средней, самой высокой мачте в "вороньем гнезде", как моряки называли место, оборудованное для вперёдсмотрящего, сидел тот самый матрос, что в первый день появления на корабле Истомы проспал начало своей вахты. Шевригин обратил внимание, что зрительной трубы, знакомой ему с путешествия на венецианской галере, у него не было. Очевидно, изобретение неаполитанца Джамбаттиста делла Порта ещё не дошло до балтийских берегов. К нему подошёл капитан:

— Завтра утром будем в Аренсбурге[132]. Это датская земля, остров Эзель. День и ночь отдохнём, а утром — один дневной переход до Пернова.

Сверху, из вороньего гнезда, раздался крик. Капитан с Истомой задрали головы. Матрос снова что-то кричал, указывая рукой на север. Капитан выругался по-немецки, затем пояснил Истоме:

— Я тебе говорил, что в море никогда не надо загадывать, сколько дней пути