Дорогие мои москвичи - Александр Николаевич Посохов Страница 5

— Ты чего это удумала, паршивка? — строго спросил её Толстой.

— Да вот, — ответила она дрожащим голосом. — Порешить с собой хочу.

— Из-за Вронского, что ли?

— Из-за него, — со слезами на глазах подтвердила Анна.

— Подумаешь, хлыщ какой! — сердито проворчал Толстой. — Да я его просто вычеркну из романа, и дело с концом.

— Действительно, — обрадовалась Анна. — Вычеркните вы этого кобеля, пожалуйста, Лев Николаевич. И этого ещё, прыща старого.

— Каренина, что ли?

— Его самого, тоже козёл тот ещё. Сколько раз говорила ему, купи виагру. А он, разрешение у государя надо получить. Вот и получил рога на рога.

— Нет, — отказался Толстой. — Тогда название всего романа менять придётся, фамилия-то у тебя от мужа. Хотя ты права, конечно, оба они хороши. Хлыщ да прыщ, ну какие это герои.

— Главное, читать про них противно, — взмолилась Анна. — Нафиг они вообще нужны, чтобы из-за них под поезд бросаться.

— Ладно, — сжалился Толстой. — Название поменяю, а их вычеркну и анафеме предам. И тебя анафеме предам. Слаба ты оказалась по женской части и тоже на героиню не тянешь.

— А это возможно? — удивилась Анна. — Вы же не член Священного синода.

— Возможно! — воскликнул Толстой, вставая со скамейки. — Раз я отлучён от церкви, значит, я всё могу. Ленин вон почти всю страну анафеме предал, и ничего. Кстати, я слышал, что он статью про меня написал. Будто зарос я, как простой русский мужик, потому что в зеркало на себя не смотрю. А я же знаю, что в зеркале революция. Давай уедем отсюда. Что-то не по себе мне тут.

И они уехали. Купили домик на окраине Москвы и стали жить вместе. Но не как муж с женой, а как автор с придуманным образом в виде красивой молодой женщины. Сыночка Анны, Серёжу, Толстой не вычеркнул, и он стал жить вместе с ними. После революции Анна Каренина вышла замуж за начальника Московской уездной ЧК, который по блату устроил её на работу в локомотивное депо диспетчером. Лев Николаевич вначале Серёжу воспитал, а затем и других детишек Анны. Все они живы до сих пор. Лев Николаевич каждое лето наведывается инкогнито в Ясную Поляну. Снимет толстовку, натянет джинсы, очками тёмными прикроется и вперёд с группой туристов. Походит, посмотрит, порадуется тому, как содержит Россия его усадьбу, осенит крестом потомков, пару яблочек сорвёт украдкой и обратно.

Потом скажу

Идёт Аркадий Петрович вдоль книжного магазина, что напротив Моссовета, если по-старому называть. Он всегда так прогуливался перед отъездом из столицы, от памятника Пушкину до Красной площади. И видит, навстречу, ссутулившись, на полусогнутых ногах, идёт знаменитый артист Василий N. В тёплой кожаной куртке, меховая кепка с ушами, руки в перчатках. И это в конце мая! Почему же он такой ветхий, удивился Аркадий Петрович, мы же одногодки с ним вроде. Поравнялись и разошлись в разные стороны. Однако Аркадий Петрович всё равно остановился через пару шагов и оглянулся, поражённый весьма странным и откровенно плохим видом уважаемого артиста. Недавно вот только по телевизору выступал, рассказывал что-то. А тут худющий, щёки впалые, нос острый, губы оттопырил и смотрит в одну точку, будто спит на ходу. И куда это он идёт? За книжкой, наверно, не начитался ещё. Но нет, мимо прошёл. А чего же его тогда к двери повело, чуть в стенку не вляпался. Догоню-ка я его, может, помочь человеку надо. Прикинусь дурачком эдаким, чтобы не обиделся. И догнал, прямо на повороте в Глинищевский переулок.

— Извините, Василий, не помню, как вас по батюшке, с вами всё в порядке? — спросил он.

— Всё в полном порядке, сударь, — знакомым экранным голосом ответил артист. — А почему вы спрашиваете?

— Да потому, что ты не идёшь, а кандыбаешь, шатаешься из стороны в сторону. А если запнёшься или ветер поднимется. Давай лучше вместе пойдём, куда тебе надо.

— Ну пойдём, — согласился Василий N. — И пошли они дальше вместе по переулку.

— Чего ты шаркаешь так, ноги болят?

— Всё болит.

— А куда ходил?

— В институт.

— Зачем?

— Выпуск у меня.

— На артистов учишь?

— Не на шахтёров же.

— А идёшь куда?

— Домой, недалеко тут.

В уютном дворике старого монументального дома, куда никогда не заглядывает солнышко и полиция, Василий N, тяжело дыша и кашляя, сел на скамейку.

— Пришли, — выдохнул он. — Спасибо, что проводил. Можешь идти уже по своим делам.

— От меня так просто не отделаешься, — шутливым тоном предупредил Аркадий Петрович и присел рядом. — Не уйду, пока не объяснишь, почему ты такой понурый?

— Сын в монастырь ушёл, под Волгоградом где-то.

— Когда?

— Десять лет назад.

— Ого! — воскликнул Аркадий Петрович. — И что?

— А узнал я об этом только сегодня, случайно.

— И что?

— Один я.

— И что! Уж лучше одному быть, чем с кем попало. В одиночестве ты сам себе друг, товарищ и брат. И прошлое вспоминать не надо, живи настоящим.

— А ты не потомок Омара Хайяма?

— О, кстати! — вскочив со скамейки, снова воскликнул Аркадий Петрович. — Омаров не обещаю, у меня на них и денег нет, а кильку в томатном соусе и плавленые сырки куплю. Жди.

И Аркадий Петрович помчался в поисках какого-нибудь магазинчика для покупателей с тощими кошельками. Рассуждая при этом, если не дождётся, сам выпью и съем.

Но знаменитый артист дождался. Хотя на поиски такого магазинчика в центре Москвы потребовалось немало времени.

— Ну, давай за знакомство! — откупорив чекушку и наполнив понемногу бумажные стаканчики, предложил Аркадий Петрович. — Перчатки-то сними, а то сырок не почистишь.

Выпили. Закусили.

— Сто лет, поди, кильку не ел?

— Такую вообще никогда не ел, — признался Василий N, тыкая то пластиковой вилкой, то ломтиком батона прямо в банку. — Вкусная, зараза!

— Ты ешь, ешь, — ободряюще поддержал его Аркадий Петрович. — И сырок свой обязательно съешь. Маленько крепче будешь, как говорил Есенин.

— Да ты тоже не особо крепкий.

— Чего! — возмутился Аркадий Петрович. — Да ты знаешь, что у меня двухпудовая гиря под кроватью лежит для тренировки, а на кровати жена-красавица для любви.

— А в ней сколько пудов? — с усмешкой полюбопытствовал Василий N. — Давно на пенсию вышла?

— Чё ты лыбишься! Не видел её, а лыбишься. И водочка всегда в тумбочке есть. И яйца в холодильнике свежие.

— Такие же,