Меня зовут Корокотта - Александр Васильевич Чернобровкин Страница 47

Судьей на нашем поединке был тот самый сморчок, что и во время боя с германцем Гундулфом. Мне это не понравилось. Он явно на подсосе у Карфагенянина. Хотя это не футбол, красную карточку не покажешь в нужный момент, помочь одной стороне тоже можно.

Мой соперник повернулся несколько раз вокруг своей оси, требуя поддержки зрителей, и получил ее. Как по мне, зря он это сделал. Не люблю я нарциссов. Собирался уделать Спартака по-быстрому, но, полюбовавшись павлином, решил общипать ему хвост, чтобы в следующий раз встречали улюлюканьем.

В атаку «фракиец» кинулся без раскачки, прикрывшись своим сильно выгнутым щитом. Именно это я и ждал, поэтому пуганул саблей, якобы собираясь вогнать острие в глаза, преодолев решетчатое забрало. Даже если знаешь, что не пробьет, все равно реагируешь. Глаза мы бережем лучше, чем все остальные органы. Сабля намного длиннее сики, заставляет держать дистанцию. Я тут же ушел с линии атаки, оказавшись сбоку и малость сзади, благодаря чему шлепнул соперника елманью плашмя по заднице, развеселив своих поклонников, которые, как догадываюсь, приходили смотреть именно такие фортели. Спартак с запозданием отмахнулся своим оружием. Наверное, рассчитывал перерубить «дамасский» клинок, находящийся на весу, или, что скорее, среагировал инстинктивно.

Там мы и сражались. Я вытанцовывал, имитируя атаки, заставляя закрываться, заходил за правую или левую руку и наносил плашмя болезненный удар по самолюбию. «Фракиец» сперва рычал от злости и обиды, а потом затих. Я подумал, что замышляет что-то, и решил, что пора заканчивать. Поймав соперника на очередном промахе, не ударил плашмя саблей, а уколол кинжалом в грудь немного ниже ключицы у плечевого сустава. Делал это многократно, давая противнику возможность прекратить бой.

Вот тут и началось самое интересное. Кинжал запросто пробил дерюгу и заскользил, скрипя, по металлу, не причинив вреда. По условиям поединка на «фракийце» не должно быть доспехов. Эта подлость ошарашила меня настолько, что чуть не поплатился. Успел отскочить в самый последний момент, заметив короткий замах руки с сикой. Ее острие, похожее на птичий клюв, порезало кожу и неглубоко мышцы на моей груди по косой вниз, справа налево. То есть мне, вопреки негласному правилу, собирались снести голову. Боль была острой и короткой. Из раны потекла кровь.

Зрители на трибунах заревели от восторга. Мне показалось, что орали почти все. Немного обидно, ведь предполагал, что и у меня есть почитатели. Видимо, на подобные зрелища ходят те, кто понтовитых любит больше. Судья тут же метнулся к нам, надеясь, наверное, что я сдамся.

— Продолжаем! — громко, чтобы услышали и поутихшие зрители, крикнул я.

Спартак решил, что победа у него… даже не знаю, где, потому что карманов сейчас нет, а шляпы римляне не носят. Забыв об усталости, он атаковал так же стремительно, как в начале поединка. На этот раз я не выпендривался. Шуганув острием сабли, якобы целясь в глаза и намериваясь шлепнуть в очередной раз, зашел за правую руку и нанес резкий, секущий удар по правой ключице у шеи — повторил то, что сделал противник, но с лучшим результатом. Клинок углубился настолько, что преодолел и кость ключицы, и часть пластины, и шейные позвонки и, если бы не ударился сильной нижней третью о верхнюю кромку щита, окованную железом, ушел бы и дальше. Голова «фракийца» наклонилась к левому плечу, будто собирался заглянуть куда-то снизу, а затем упала вперед, звонко ударившись решетчатым забралом о верхнюю железную кромку щита, как бы выбив его из руки и повиснув на недорубленных мышцах. Тело начало заваливаться влево, точно собиралось упасть на бок, но вдруг подогнулись ноги в коленях, и оно рухнуло, будто хотело свернуться клубочком, брызнув крупными красными каплями на желтоватые травинки.

Несколько секунд на трибунах стояла гробовая тишина. Наверное, никак не могли поверить в такой неожиданный исход уже казалось бы решенного поединка. Потом рвануло так, что амфитеатр, вроде бы, подпрыгнул от испуга. Это был животный рёв тысяч глоток. Уверен, что громче всех вопили те, кто совсем недавно радовался, что Спартак ранил меня. Эти люди всегда на стороне победителя.

Несмотря на то, что грудь и живот у меня залиты кровью, что надо бы побыстрее добраться до лекаря, я подошел к мертвому врагу. Ногой сперва оттолкнул щит, а потом завалил труп на спину.

— Не трогай его, он мертвый! — заорал на меня судья, приближаясь.

— Отойди! — приказал я, пригрозив саблей.

Издеваться над убитым врагом не принято, поэтому зрители затихли, пытаясь понять, что я собираюсь сделать. Кроме судьи, который продолжал угрожать мне богами и устроителями боев. Значит, знал о непредусмотренной броне. Я кинжалом распорол дерюгу, основательно пропитавшуюся кровью, сдвинул им к краям прилипшую к телу ткань, открыв кардиофилакс — трапециевидную железную нагрудную пластину, закрепленную кожаными шнурами, который положен провокаторам. Впрочем, если вложить в это слово смысл, который оно приобретет позже, находилась пластина именно на том, на ком должна быть.

— На нем кардиофилакс, которого не должно быть, и судья об этом знал! — громко объявил я зрителям.

Они опять заорали, на этот раз гневно, засвистели, обрушили проклятия на голову судьи. Пожеланий пустить его на мыло не было, хотя, по слухам, из трупов сейчас вытапливают жир, чтобы использовать для создания этого средства гигиены.

Я поднял вверх обе руки с оружием, крутнулся на триста шестьдесят градусов, продемонстрировав свою скромную особу зрителям, после чего пошел к входу в служебные помещения. Старался шагать твердо и не смотреть на залитые кровью грудь и живот. Накатывавшую волнами слабость отгонял, тряхнув головой.

— Давно я так не переживал! — честно признался Луций Дуилий, встретив меня в дверях, и пообещал: — С Карфагенянином теперь никогда не буду вести дела, обещаю!

— И добейся наказания продажного судьи, — подкинул я.

— Само собой. С ним будет легче разделаться. Покровителей у него теперь не будет, — заверил мунерарий и приказал молодым воинам, приехавшим с нами: — Проводите его к лекарю.

— Сперва лекарство свое возьму. Не хочу пить его горькую отраву! — почти шутливо произнес я.

На самом деле рана болела все сильнее, а впереди зашивание ее. Лучше пройти эту процедуру под наркозом. Я достал из деревянного пенала шарик опия со смолистым запахом, пожевал немного, почувствовав горечь, проглотил, запив белым кисловатым вином из чаши, принесенным одноруким рабом. Захватив стеклянную баночку с самопальной мазью Вишневского, отправился в соседнюю комнату, где возле неширокого овального мраморного стола ждал меня наш лекарь —