Овидий-роман - Егор Зернов Страница 4

убийца в красивом шлеме. Не добрые, не честные, не справедливые? Он оказывает теплый прием, совершает обряд вторичной смерти, и ты, спокойный, вроде каменный курос, κοῦρος, лежишь, держась за голое сердце – покрепче, до сока. Тело твое тает на побережье чужой страны, как тает восковой образ тебя на моем подоконнике. Я подношу огонь, а искусственная плоть бежит огня, как отталкивается магнитная стружка. Голова становится похожа на разбитое горлышко вина, ощущается явное проседание, будто струны, погруженные под воду или резко сменившие строй. Вот я и смотрю в окно, потом на блестящую лужу из тебя, потом снова в окно, и думаю, как бы в новом году не вернулось твое возбужденное Я-ПРОСТО-ВЗРЫВАЮСЬ-НА-ЭТОМ-ТЕКСТЕ.

Am. 1.2, 1.9

На этот раз фоном должны звучать «Осколки», склеенные с бравадой человека, вернувшегося из пекла, а в ней речь, застрявшая в ритме насилия. Так, от друга, вернувшегося с учений, ты слышишь только о событиях там. Была не вполне очевидна вполне очевидная теперь связь неравного-боя и осколков-девичьих-сердец. В римских элегиях описывают немногих солдат, что подробно рассказывают граждан: кам родного города о войне, рисуя каплей вина расположение сил и векторы их движения. Пуста бутылка, и вино – этот маркер движения войск – бежит в тесный желудок, и люди комкуются желудочным соком. Я РАНЕН В ГОЛОВУ Я ГЕРОЙ, ставший героем в момент ранения в голову, я раздаю героизм возлюбленным, сжимая (покрепче, до сока) их сердца. Вот так мы и совмещены. Большой проспиртованный кулак, который вполне уместно смотрелся бы в Кунсткамере, разрастается до размеров знамен над центральными зданиями, выпуклые вены связываются в плотную связку, фасцию, но – неожиданно – точка соединения со своим бешеным избытком вырастает в жирный праздничный бант на голове первоклассницы. Конечно, я, Публий Овидий Назон, выступающий со стихами на школьной линейке, не хочу писать о войне и насилии, даже если левые интеллектуалы в попытке подобрать вирус для заражения или взлома официального дискурса предлагают писать не о войне, но войной, не о политике, но политически. Это я, Публий Овидий Назон, не понимающий даже, как ты ко мне обращаешься в нашем разговоре – на «ты» или на «вы», ведь ты говоришь просто: «Назон, мне нужна помощь» или «Назон, сегодня холодно». Понятное дело, ты всегда можешь сказать: «Назончик, Назонушка, как дела?» – но это уже слишком, поэтому я, Публий Овидиевич Назонов, Публиев Овидиевич Назон, кто его разберет, на всякий случай подбираю безличные предложения, упоминая твое имя, и тем более не понимаю, как чувствуют себя люди, когда к ним обращаются полным именем, вроде ВАРВАРА, а как – при кратком обращении, вроде ВАРЯ. Так вот, я, ребенок гражданской войны, не хочу эстетизировать, не хочу любоваться насилием, поэтому планирую в голове своей большую прозу о смерти, изощряясь головой, думая, где сказать поуместнее «кровь», а где «гной». Выступая на школьной линейке, я отвожу взгляд от распечатанного текста и смотрю вниз, на ровный квадрат школьного состава, и слова из моих текстов сбиваются на слова известной патриотической песни, а затем я проваливаюсь в обезображенные и гордые глаза детей, как в неаккуратно вырытую яму, содержимое которой вяжет и пачкает. Тогда я вспоминаю твои слова, ведь мы, как обычно, сидели вместе и что-то читали, ты смотрела в экран и делала это сосредоточенно, как памятник, навсегда поставленный смотреть бог знает куда, а я со своей несобранностью постоянно отвлекался, чтобы взглянуть, высмотреть что-то в зрачках под нахмуренными бровями. Ты всегда читаешь так, будто во всех текстах тебя смущает нечто или даже злит, и иногда я позволяю себе этому улыбнуться, на что ты обращаешь внимание. Но в тот момент ты оторвалась от букв и резко сказала, что мы, наверное, ПОСЛЕДНЕЕ ПОКОЛЕНИЕ ПРЕДАТЕЛЕЙ. Тогда была важна, наверное, не сама фраза, но наш общий смешок, ставящий в ней точку. Так вот, я стою на балкончике мавзолея, отвожу взгляд от распечатанного текста и смотрю вниз, на огромный квадрат школьного состава, и вижу этот школьный бант на волосах первоклассницы, а справа от него – мальчика, выбритого под ежик, брови у него совсем не нахмуренные, точнее, наоборот, то есть, наоборот-нахмуренные, поднимающиеся вверх, куда-то вовне одухотворенной физиономии, и вот они взмывают в воздух, в заранее расчищенное от облаков небо, его будто бы вытерли, они взмывают в небо, изгибаются крыльями, в полете умудряются чиститься посредством клюва, резко падают вниз, подбитые пулей из крупнокалиберной снайперской винтовки, например, – это оттуда, со стороны одной из башен, куда ты постоянно упираешь взгляд, чтобы высмотреть какой-нибудь патруль или небесный караул, которым заведует тот самый К., который с агрессивным бебифейсом и как минимум ножом в сапоге. Надбровная птица падает и растворяется в огромном банте первоклассницы. Сколько же глаз у вас, дорогие школьники и школьницы, your eyes are like two jewels in the sky! Тилль Линдеманн, выбегающий на площадь с огромным черным макияжем на глазах на лице на предплечьях, снимает порно и поет песню про ЛЮБИМЫЙ ГОРОД. А не с русскими ли он снимает порно, спрашиваете вы, дорогие школьники и школьницы, а также их родители, your eyes are like two jewels in the sky! Так не с русскими же, ведь он поет еще песню про ЛЮБИМЫЙ ГОРОД. Оказывается, все хорошо, раз не с русскими он снимает порно, и тогда получившееся видео транслируют прямо на уроках с помощью интерактивных досок, что закупают специально для порно с Тиллем Линдеманном, которое он снял не с русскими. Сколько же глаз у вас, дорогие школьники и школьницы, your eyes are like two jewels in the sky! Тилль Линдеманн, выбегающий на площадь с огромным черным макияжем на глазах на лице на предплечьях, запирает в подвале под храмом девушек и держит их там двадцать лет, то есть примерно столько, сколько вы здесь стоите, дорогие. А не русских ли он там держит, спрашиваете вы. Так не русских же он там держит, вам отвечают, да там ведь еще схима вроде, аскеза как бы. Как же хорошо, отвечаете вы, что не русских он там держит, дорогие школьники и школьницы, и вообще – там ведь еще схима вроде, аскеза как бы. И правильно, говорите вы, пусть это станет хорошей традицией. СКОПИНСКИЙ МАНЬЯК за руку с популярной ведущей идет в ГУМ за водкой и раздает автографы, ЧИКАТИЛО падает в яму с трупами, содержимое которой вяжет и пачкает. Рядом с ней, через калитку входит МЕССИЯ. Вспышки фотоаппаратов