Темнотвари - Сьон Сигурдссон Страница 33

подбежали к матери с распростёртыми объятьями…» Больше я ничего сказать не смог, на последних словах горло сжалось. Если бы наши умершие дети остались в живых, они бы уже были взрослые, многодетные. Они бы позволили старикам – дедушке Носику и бабушке Сигге – притулиться в своём дому; ибо тот, кто когда-то обитал в теле своей матери и обретал место в сердце своего отца, должен уготовить им место в старости. Но этого никогда не было, этого не будет. Меня обуял гнев. Я сцепил руки и взмолился: «Дорогой Боженька, забери эту гадину Наухтульва Пьетюрссона, верни мне малютку Хаукона, который всегда был ласков, будто девочка; Отче всемилостивый, забери Ари Магнуссона из Эгюра, верни мне Берглинд-тонкоручку, которая унаследовала от своего отца талант резчицы; Создатель небесный, забери клеветника – пастора Гвюдмюнда Эйнарссона, верни мне мальчугана Клеменса, у которого один глазок зелен, как мох, а другой синий; Господи всемогущий, забери эту свору негодяев, которые ежедневно сживают своих жертв со свету, сидя на почётных сидениях да престолах, теша своё брюхо прежирным мясом скота, нагулявшегося на мураве в лугах, отнятых у ни в чём не повинного работящего, богобоязненного люда; кичась тем, что они того-то и того-то человека лишили пропитания, а ту-то и ту-то женщину – кормильца (а в перерывах между этим они не могут и слова сказать, набивая рот поживой, что досталась им таким скверным путём); до глубокой старости наслаждаясь злодеяниями, которые совершили в свои земные дни, с благословения епископов, убеждённые, что нечестивыми деяниями (которые они сами называют «труды дневные в винограднике Господнем») они заслужили попасть на небеса, – Господи ты Боже мой, смети их прочь и день куда хочешь, – но верни мне Сигрид Тоуроульвсдоттир, богобоязненную женщину, любящую супругу, заботливую мать, которая никогда не просила ничего для самой себя, а просила лишь милости и удачи равно для близких и для чужих». Эти немыслимые молитвы-проклятия низвергались с моих уст, бушуя, как прибой. Настолько они были дьявольскими, что когда я остыл, то стал надеяться, что Господь от милости своей и большого понимания слабости человеческой сделает вид, будто его всеслышащие уши именно в этот тёмный миг закрылись. И до сих пор не занёс он над моей головой карающую розгу – да, а что ещё он может мне сделать? Я обхватил сморщенные руки Сигги, ощутил каждое сухожилие, каждый сустав, кости её рук очертились под моими пальцами, а между ними плоть была тощей: она долго голодала, прежде чем умерла. Несмотря на мои уговоры, она потребовала остаться на острове. Но как одинокой женщине было выживать всю зиму на этой треклятой мертвяцкой шхере? Это даже смекалистой Сигрид Тоуроульвсдоттир было не под силу! И кто знает, что будет со мной? В смертный час она сцепила руки. И указательным пальцем я нащупал, что она что-то держит. Я резко вскочил: из её сжатых рук выглядывал уголок буроватого лоскута. А в этот лоскут был завёрнут подарок от нашего друга – Пьетюра[35] Пилота – исповедника и штурмана на китобойном судне «Nuestra Señora del Carmen»[36]. Это были священные реликвии: четыре крошечных стружки, не больше отстриженного ногтя, красноватые.

* * *

ВОЗДУШНЫЙ КОРАБЛЬ: удивительное событие произошло в Западной четверти Исландии: из воздуха спустился канат с якорем, который зацепился за камни мощёной дорожки у церкви. Это видели все, кто пришёл в церковь, и они выходили на улицу и щупали его. Потом по канату спустился человек и хотел отцепить якорь, но когда люди коснулись его, он обессилел, как рыба, вытащенная из воды, и тотчас оказался при смерти. Священник запретил дальше прикасаться к нему и велел отцепить якорь. Всё снова утянулось наверх: и человек, и канат, и якорь, и больше их никто не видел.

* * *

Они приплыли из-за моря, словно соборы под белыми парусами, церковные корабли, отчалившие от южных берегов, трёхмачтовые, под реющими христианскими знамёнами и вымпелами, с искусно раскрашенными фигурами гальюна, с укором смотрящими на морских чудищ, осмелившихся подплыть слишком близко, и резными крестами спереди и сзади, а на корме возвышалась статуя Марии с матерински распростёртыми объятьями, в которые могли вместиться и судно, и экипаж. На борту этих кораблей были начертаны имена самых святых церквей Богородицы у себя на родине, молиться в которых лучше всего: «Nuestra Senjora de la Paz»[37] «Nuestra Senjora de la Estrella»[38] или «Nuestra Senjora de la Inmaculata Concepcion»[39] – и когда ветер дул с моря, доносилось пение корабельного колокола:

Мир, звезда, непорочность… Мир, звезда…

Мы с Сигрид жили в Литлю-Вике всего пару месяцев, когда увидели, как они приплывают с моря. Это было в начале лета года тринадцатого в шестнадцатой сотне. Она возилась с овцами. Я сидел в мастерской и притворялся, что вырезаю на бычьем роге рассказ в картинках: за эту работу мне уже заплатили вперёд, и я с ней немного запаздывал, – а сам вместо этого продирался сквозь немецкую книжку с баснями Эзопа. Паульми Гвюдмюнд сидел на пороге мастерской и забавлялся тем, что ставил друг на друга овечьи косточки, которые я раскрасил для него в самые разные цвета. Тут примчалась Сигга, схватила мальчика в охапку и позвала меня, чтоб я пошёл и взглянул кое на что немного необычное. Мы выстроились на возвышении, где стоял дом, приставив ладони ко лбу. Зрелище и впрямь было необычное – и вовсе не «немного». Я поднял брови и с вопросом посмотрел на Сиггу, а по её лицу бродила улыбка. У меня словно гора с плеч свалилась: она не хотела уезжать с островов Оулавсэйар – хотя там она не бывала довольна, особенно после того, как местные обманули меня и не заплатили за то, что я заклял призрака Гейрмюнда Кожа-как-у-Хель[40], сказали, мол, я обещал также найти его сокровища, – но мне удалось убедить её, что нам будет безопаснее всего в том месте, где моя слава была больше всего: в моей родной местности на Страндир, к западу от Побережья Снежных гор. Да, сказка, плывшая к нам по летнему морю, сулила, что наше житьё здесь будет хорошим. Но когда стало ясно, что эти дивные суда держали курс прочь из нашего поля зрения: на восток от мыса и в соседний фьорд, мы договорились, что завтра на рассвете последуем за ними. Мы поскакали на лошадях, которых продали нам мои благодетели, а впереди себя я посадил мальчика.