Крипалани Кришна - Рабиндранат Тагор Страница 31

В нескольких стихотворениях поэт предчувствует духовный кризис, ожидающий его. Господин жизни все больше становится Господином всего и требует поклонения. "Я бросил мое сердце в этот мир, ты поднял его и сделал своим. Я искал печали, вообразив, что это радость: ты обратил в радость мою печаль".

Но язычник не откажется с легкостью от своего Пана, любящий жизнь не отдаст свои бесчисленные привязанности ради самозабвенного аскетизма. По легкосердечию настроения, по игре мысли и живости языка, по утонченной любви к жизни Тагор никогда не создал ничего лучшего — ни раньше, ни позже, — чем сборник стихов, завершивший сороковой год его жизни. Он словно предчувствует, что половина жизни миновала. Перед наступлением второй половины, более величественной, но и более печальной, он пережил краткий промежуток в полном забвении и беззаботном наслаждении летящими мгновениями жизни. Книга так и названа "Кхоника", что означает "Мгновения". Он взял на себя неслыханную доселе смелость свободно применить разговорный язык с его сокращениями звуков, и в результате стих обрел такую силу, энергию и музыку, что именно этим сборником Тагор открыл будущее бенгальской поэзии. В языке народа он обрел свой подлинный язык и сделал его языком литературы.

Однако изысканные излияния высокого духа, щедрая чувствительность и беззаботность лишь прощальный дар уходящему столетию. Его дар новому столетию совершенно иной. Два новых сборника стихов, последовавших друг за другом, противоположны по духу. Сборник "Кхоника" помечен концом 1900 года, а "Нойбеддо" ("Дары") — началом 1901 года. В "Дарах" — сто стихотворений, написанных примерно за столько же дней. Вместо веселого художника-бродяги "Мгновений" здесь перед нами предстает подвижник. В стихах уже нет места ни высокому полету воображения, ни легкости мысли, ни эмоциональным всплескам или ритмическому разнообразию.

Нагая душа смиренна и говорит тоном конечной простоты.О жизни владыка, о царь вселенной!Руки к тебе простирая с мольбой,Я неотступно и неизменноБуду стоять перед тобой.[63]

Поэт понял свою беспомощность, теперь он ждет света от своего Господина. Все остальное существует лишь потому, что существует Он. "Пусть твоя лампа будет гореть в моем доме. Моя лишь греет воздух и чадит". Поэт больше не боится боли. "Если дверь в мое сердце заперта, взломай ее, но не уходи. Если зов твой не может пробудить меня, разбуди меня ударом молнии". Страх искажает истину. "Я вглядываюсь в твою безмерность в ней нет и следа печали, боли или одиночества. Смерть обретает свою маску ужаса, боли и печали только тогда, когда, отвернувшись от тебя, я обращаю лицо к своей темной сути". Он не стыдится своего прошлого: даже в его беззаботные дни были моменты, которые обессмертило прикосновение Бесконечного: "Те скоротечные минуты, помеченные твоей рукой, сохранились, и, коротая время в детских забавах, я слышал твои шаги — их музыка звучит во всем мире, в музыке солнца и луны". Он будет терпеливо ждать, приемля все сущее, потому что знает, что "твои века текут за веками, совершенствуя дикий цветок".

Именно здесь лежит краеугольный камень его духовной философии — он обретет абсолют в самом себе, но не как Сверхсущество, удаленное и самопогруженное, уводящее людей от реального мира. Даже в этих переживаниях он не станет отворачиваться от реальной жизни. "Для меня избавление не в самоотречении. Я чувствую объятия свободы в тысяче восторженных связей с бытием". Любовь не противоречит долгу, наоборот, она освобождает долг от его тяжести и делает радостным то, что было трудным. Любовь к абсолюту и любовь к людям, как впоследствии доказывал Ганди, дополняют и оправдывают друг друга. Вера и патриотизм неразделимы в этих стихах. Гимн божеству становится молитвой своему народу. Он — патриот, но не националист. Идеал, который он ставит перед своей страной, может быть идеалом любого другого государства, на него могут откликнуться патриоты любой страны, вне зависимости от расы, национальности и веры.

Но никакой идеал не может быть достигнут без борьбы, и он молит Отца человечества:

Где души бестрепетны, где челоВсегда приподнято и светло,Где всю вселенную стены оградНа узкие улицы не дробят,На комнаты, лестницы и дворы;Где речи свободны, сердца щедры;Где вдохновеньям дано цвести,Где раскрываются все пути;

Где предрассудков мертвая мглаПорывы и чувства не оплела;Где правду не делят, где ты одинИ мыслей и радостей властелин, —От долгого, тяжкого сна наконецТы Индию нам разбуди, отец![64]

Какой более совершенный идеал мог бы предложить своему народу любой патриот, любой подвижник? Он не просил для своей страны иных богатств, иных сокровищ, кроме богатства знания и сокровищ свободы. Он не терпел тех "патриотов", которые обвиняли только иностранцев во всех невзгодах своей страны и представляли свой народ как невинную жертву. Он предупреждал их, что "те, кто творит зло, и те, кто смиренно страдают от него, и палач и жертва — оба они одинаково виноваты в глазах Господа и заслуживают презрения".

Очень важное стихотворение, в котором он осуждает национализм как "самолюбие народов", написано в последний день минувшего столетия. Англо-бурская война принесла глубокое разочарование в претензиях западных демократий, Тагор увидел в ее кровавой резне опасное предзнаменование будущих мировых побоищ. "Последнее солнце века"

горит в облаках кровавых.Праздник сегодня злых и лукавых.Оружье о смерти поет, звеня…Цивилизация! О змея!Черная ненависть напиталаЯдом смертельным скрытое жало,Зависть в сердцах породила гнев,И люди сражаются, озверев.

Ему больно, что его западные товарищи по перу, вместо того чтобы возвысить голос в защиту поруганной человечности, бросаются во всеобщую схватку:

Поэты беснуются, — их голосовНе отличишь от рычанья псов.[65]

Этот сборник из ста стихов "Дары" посвящен Рабиндранатом его почтенному восьмидесятитрехлетнему отцу — несомненно, в знак признания, что духовное и нравственное богатство, запечатленное на его страницах, в определенном смысле дар сыну от Махарши.

Влияние Махарши на младшего сына можно назвать благотворным и вдохновляющим, оно не сковывало интеллектуальную свободу молодого поэта, однако в личной жизни Рабиндранат был не менее консервативен, чем его отец.

Новая страсть — патриотизм — принесла с собой ностальгию по прошлому, представление о древней Индии как о земле, населенной справедливыми правителями, героическими девами и святыми отшельниками, обдумывающими в глубине лесов вечные истины. Никто не может полностью оторваться от своего окружения, и Рабиндранат, несмотря на свою оригинальность и силу таланта, разделял до некоторой меры предрассудки окружающих, и в этот период более, чем когда бы то ни было.

Иначе трудно объяснить, почему человек, столь глубоко веривший в развитие личности, столь презиравший тиранию социальной организации индуизма, так поспешил выдать замуж двух своих подраставших дочерей, старшей из которых, Мадхурилоте (Беле), было всего лишь четырнадцать лет, а младшей, Ренуке (Рани), не исполнилось и двенадцати. Обе свадьбы произошли в 1902 году, через месяц одна после другой. Что заставило его пойти на это, если прежде он сам открыто выступал против ранних браков?

Трудно ответить на этот вопрос. Словно предчувствуя его, Тагор написал в это время стихотворение, в котором просит читателей не искать поэта в человеке, земном и бренном. Прислушаемся же и мы к его словам…

Но нам известно, что это было время, когда он размышлял о судьбе женщины, о трагедии неразделенной любви. Этому посвящены два его произведения — "Разрушенное гнездо" и "Чокербали" ("Песчинка"), заложившие основу современного романа в индийской литературе. Более ранние романы, принадлежавшие перу Бонкима Чоттопаддхая или самого Тагора, были либо историческими повествованиями, либо социальными мелодрамами, либо смесью того и другого. Собственно современный роман, реалистический, психологический, связанный с общественной проблематикой, в индийской литературе начинается только с этих двух книг.

"Разрушенное гнездо" — трагическая история загруженного делами издателя ежедневной газеты, у которого не остается времени на молодую и романтичную жену. Молодая женщина ищет утешения и развлечения в компании младшего двоюродного брата мужа, живого и одаренного юноши. Неизвестно, насколько автор, создавая сюжет, воспользовался собственными воспоминаниями. Но как бы то ни было, проблема, затронутая в романе, носит всеобщий характер. Она обретает особый смысл в ситуации индийской семьи, где стала обычаем нежная привязанность между замужней женщиной и младшим братом ее мужа.