Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи Страница 3

Что за тихий вечер сегодня!.. Хой спустился на дорогу, проложенную по дамбе, и с удовольствием ощутил на лице вечернюю прохладу, которой тянуло с полей. Каждый раз, когда он приезжал в родное село, он испытывал такое чувство, будто стал птицей, которая разорвала путы и взлетела высоко в небо. Уходила куда-то будничная жизнь, полная забот, — монашеская жизнь бедного учителя в небольшой частной школе. Живая бамбуковая изгородь вокруг села, знакомые тропинки, рисовые поля, волнующиеся под легкими порывами ветра, далекая линия горизонта, скрытая облаками, — картина родного края, которая, подобно ласковой матери, утешит в любом горе, развеет любую печаль, согреет блудного сына, вернувшегося в отчий дом.

Со стороны далекой пагоды неторопливо плывут удары колокола, рождая в душе Хоя тихую грусть. Скалистые горы Ти-минь и Донг-чиеу морскими волнами вздыбились вдали, и, как обычно по вечерам, их склоны медленно затягиваются голубоватой кисеей тумана. Погруженный в свои мысли, Хой неторопливо шел по дамбе. На землю уже спустилась темнота, но дети все еще копошились в пойме — искали в вязком речном иле мелких рачков.

Перед взором Хоя вновь возник образ жены Тхиета, такой, какой он увидел ее сегодня утром, во время ареста. Закованная в наручники, с рассыпавшимися по плечам волосами, она повернула к нему окровавленное лицо и словно молила о чем-то взглядом. Почему сегодня в Ханое арестовано так много людей? И что сейчас делается в провинциях? Он приехал, чтобы рассказать все Кхаку, впрочем, не известно, дома ли он. Может быть, его тоже забрали? И вообще, стоит ли идти к нему сейчас? Ведь в доме Кхака, возможно, его ждет такая же ловушка, как и в ханойской квартире сегодня утром. Хой печально вздохнул. Тревожно было у него на душе.

Бо-ом... Бо-ом... В вечернем сумраке плывут удары колокола, и мысли Хоя тоже невольно плывут куда-то. Значит, и французы, и англичане, и немцы уже втянулись в кровавую бойню. Это же мировая война! Теперь все полетит к черту! Миллионы людей барахтаются в грязи, остервенело наносят друг другу смертельные удары... В памяти Хоя возникли кадры военной кинохроники, снятые в Испании и Китае. Целые кварталы объяты пламенем, по улицам бегут плачущие женщины и дети, рвутся снаряды, бомбы, и повсюду валяются трупы, на которые невозможно смотреть... Скрюченные, в неестественных позах, в беззвучном крике разинуты рты, глаза застыли в предсмертном ужасе... Какое значение может иметь теперь, в этом безумном вихре смерти, судьба маленького человека! У Хоя в уголках рта обозначились горькие складки. Как это они сказали? Стоит только пальцем пошевелить, и деньги сами поплывут в карман! Что верно, то верно. Все последние ночи, до самого утра, ему не давал спать назойливый стук игральных костей. В окнах отелей Хой видел тени шанхайских девиц — платных партнерш любителей потанцевать и поразвлечься. Но в Ханое, возле вокзала, он видел и бежавших от войны китайских бедняков. Они стояли, сбившись в кучки, такие одинокие в этой незнакомой стране, полной тревожной неизвестности. Эти беженцы были похожи на муравьев, которых смыло водой в половодье, — бегут, спасаясь от гибели, и все же бессмысленно волокут кто травинку, кто комочек земли... Но вот накатывает новая волна — все сметено, все разрушено...

Бо-ом... Бо-ом... Плывут, плывут удары колокола, надрывные, печальные... Испокон веков тянут люди лямку жизни. Одни умирают, другие рождаются. И так без конца: новые люди — новые надежды и горести. Бо-ом... Бо-ом... Сколько усилий, и все напрасно... Существование в этом мире в образе человека, как учит буддийская вера, быстротечно, а жизнь человеческая — безбрежный океан страданий... Бо-ом... Бо-ом... Колокольные удары далекой пагоды все падают и падают, монотонные, заунывные...

Очнувшись, Хой огляделся. « Как безлюдно!» — мелькнуло у него. Дорога проходила мимо густых садов. Несколько летучих мышей испуганно сорвались с деревьев и умчались вдаль — странные, мятущиеся тени. Услышав ритмичные удары мо[2] и невнятное бормотание, Хой понял, что подошел к кладбищу. Знакомый старый баньян раскинул свою густую тень, почти скрыв от глаз пагоду Гань, лишь огоньки светильников мерцали среди разбросанных в беспорядке могильных холмиков. И вдруг Хой почувствовал, что за ним кто-то идет. Он быстро обернулся, всматриваясь в темноту, и действительно увидел какой-то неясный силуэт. Бесшумно, словно тень, человек приближался. Наконец Хой увидел, что это женщина. Она шла, держа под мышкой нон[3], немного согнувшись набок под тяжестью корзины, висевшей на плече.

— Приехали своих навестить? — услышал Хой голос, еще не разобрав, кто перед ним.

— Кто это?

— Это я...

К Хою подошла девушка. Отерев со лба пот, она перевесила корзину с одного плеча на другое. Судя по всему, корзина была тяжела.

— Вы забыли меня? Это же я, Соан...

— Бог мой! А я и не узнал тебя.

Соан, кажется, улыбнулась. Она была высокая, стройная, с энергичной, деловитой походкой. Соан, дочь тетушки Муй. Кто бы мог подумать, что она уже совсем взрослая! Не знаешь, как и величать ее теперь.

— Я заметила вас еще на станции. — В голосе Соан послышались смешливые нотки. — А я иду из губернаторской усадьбы. Боялась возвращаться одна в темноте. Но вы так быстро шли, что мне только у самой деревни удалось вас нагнать. Хотела окликнуть, да не решилась...

Хой улыбнулся. Оказывается, у кого-то он может вызывать робость.

— Что значит не решилась? Корзина у тебя, кажется, тяжелая, давай помогу...

Соан смущенно засмеялась.

— Что вы... Всего-навсего кувшин пантовой настойки. Это губернатор посылает нашему депутату. Он не такой уж и тяжелый, вот только бы не разбить, иначе меня со свету сживут!

Как быстро летит время!.. Лет пять или шесть назад, когда семья тетушки Муй разорилась, Соан, совсем еще малышка, должна была в уплату долга идти в работницы к депутату Кханю. Всему селу было ясно, что все это подстроил сам депутат. Его люди подбросили на поле тетушки Муй рисовую барду от самогона, депутат донес об этом французскому таможенному инспектору и засадил старика тетушки Муй в тюрьму. А их дом и землю прибрал к рукам. Хой как мог старался им помочь. Он был тогда еще молод и горяч. Он послал письма в несколько ханойских газет, уговорил сельчан подать жалобу на депутата. Но ничего не помогло. У депутата были связи, и этому делу, как обычно, хода не дали. В то время никто, конечно, и подумать не мог, что маленькая Соан, отданная в услужение Кханю, вырастет в такую прелестную девушку!

Они