Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков Страница 24

где и возникло первое по-настоящему свободное общество в человеческой истории, основанное на особой религиозной этике (этика на самом деле может иметь только религиозное происхождение). Действительно, между немецкой разновидностью Реформации – лютеранством и кальвинизмом (пуританством), утвердившимся в Скандинавских странах, Швейцарии, Голландии, Англии, существуют довольно серьезные различия. Если кальвинизм и пуританство были религией буржуазии, осознавшей себя как ведущий общественный класс, который стремится к политической власти в целях упрочения своего положения, то Мартин Лютер занимал в этом вопросе иную позицию – квинтэссенция его политической философии сводится к формуле: «Каждый должен подчиняться власти <..> так как нет власти, которая не от Бога. Тот же, кто оказывает сопротивление власти, противодействует божественному порядку. Если ты не испытываешь боязни перед властью, делай благо, и власть тебя возблагодарит. Если же ты будешь творить зло, бойся, ибо власти не напрасно дан меч карающий. Власть – это помощница Бога, поэтому ей нужно повиноваться не за страх, а за совесть»[145]. Нетрудно заметить, что Лютер, характеризуя власть, пользовался преимущественно абстрактными моральными понятиями, а католицизм и кальвинизм предпочитали оперировать конкретными историческими государствами[146].

В своем знаменитом эссе «К истории религии и философии в Германии» Гейне писал, что «Лютер был не только самым великим из немцев, но и самый немецкий человек во всей нашей истории… в его натуре грандиозно сочетались все добродетели и все недостатки немцев. Он был одновременно и мистиком, и практиком, не только языком, но и оружием своего времени… холодный схоластический буквоед и восторженный упоенный божеством пророк. Проводя весь день в тяжелой работе над своими догматическими формулировками, он вечером брался за флейту и созерцал звезды, растекаясь в мелодии и благоговении»[147]. При любом толковании и оценках лютеровского наследия не нужно забывать, что расцвет философии и науки в Германии в XVII–XVIII вв. был немыслим без отвоеванной Лютером свободы мышления и веры.

С другой стороны, Лютер был целиком солидарен с феодальными князьями в укреплении верноподданнических чувств верующих. Но его знаменитую формулу следует понимать не в смысле беспрекословного подчинения деспотической власти князя, а в смысле лояльности власти, находящейся в полном сознании своей ответственности. Знаменательно выражение Лютера: «Единственный, кто является в государстве подчиненным, – это власть. Тот, кем она повелевает, – это раб раба»[148]. В другом своем изречении Лютер осуждает сразу и бунтовщиков, и тиранов: «Проклятой и отчаянной чернью могут лучше всего править тираны, которые подобны дубине, привязанной на шею собаке»[149]. У Лютера и его последователей границы «верноподданничества» вполне ощутимы, так, прусские протестантские реформаторы государства Людвиг фон Герлах и Фридрих Юлиус Шталь учили протестантов служить воле Бога, если они подозревают, что люди творят грех. В кальвинизме же любая разновидность княжеского абсолютизма воспринималась как тирания антихриста. «Убеждение, – писал в этой связи Герхард Риттер, – что тот, кто сражается за свободу, тот подлежит благословению Господню, до сих пор живо в англосаксонских демократиях»[150]. Причем следует отметить, что такое восприятие власти в лютеранстве имело объективный характер: если в Англии и Голландии у протестантов действительно был враг в лице светской власти, то лютеранская церковь в определенном смысле сама была детищем князей и у нее не было повода против них выступать. В конечном счете лютеранская церковь попала под власть государства: прусский монарх был главой церкви, он регламентировал и опекал церковь, пасторы имели статус прусских чиновников, иногда на них возлагалась обязанность зачитывать королевские указы в церкви. Союз церкви и государства был выгоден обеим сторонам: государство приобретало также и духовный авторитет, а церковь – материальное благополучие и безопасность. В отличие от католичества (конкуренция религиозной и политической власти) или православия (цезаропапизм), или американского протестантизма (полное отсутствие государственного интереса к религиозным делам), в лютеранстве общей религиозной догмой было повиновение всех прусскому государству начиная от монарха и кончая беднейшими подданными. Не случайно папа Бенедикт XV сказал в 1918 г.: «Лютер проиграл войну», намекая на то, что король Пруссии являлся одновременно и номинальным главой (Obrigkeit) протестантской церкви Германии[151].

Ко всему прочему, с кальвинистской точки зрения, земного оправдания можно добиться личным успехом в работе, блестящей карьерой, лютеранская же трудовая этика, как писал М. Дибелиус о прусских чиновниках, обосновывалась несколько иначе: «Старания на службе земному господину ради Господа всевышнего при очень тяжелой работе и скудном жаловании, без каких-либо грандиозных чаяний и мечтаний о карьере – вот специфически лютеранское понимание профессионального долга». Макс Вебер полагал, что лютеранство отличается от кальвинизма как отличается стремление быть сосудом божественной власти и стремление быть ее орудием. «В первом случае, – писал Вебер, – его религиозная жизнь тяготеет к мистическо-эмоциональной культуре, во втором – к аскетической деятельности. Первому типу близок Лютер, ко второму принадлежит кальвинизм»[152].

Лютеранство в Германии по сравнению с прочими европейскими государствами было значительной предпосылкой для модернизации. На самом деле не только кальвинизм (как показал Макс Вебер) сильно содействовал модернизации, но и лютеранство, хотя и на свой манер. Поскольку в лютеранстве церковь не являлась средоточием устремлений и воздаяний в отличие от католицизма, то светская деятельность, работа получали статус исполнения профессионального долга, «призвания» (Beruf), что считалось исполнением высшего предназначения прямо религиозного свойства. Поскольку религиозная и светская жизнь были строго отделены друг от друга, прекратилось смешение религиозной и светской власти, и светский мир был освобожден от опеки церкви. Лютеранская церковь не была ни церковью только священников или только мирян, а скорее церковью образованных и ученых теологов. Поэтому в Германии центральное место заняли университет, наука, книга, а это дало для модернизации значительный толчок[153].

Американский социолог Толкотт Парсонс проницательно отмечал, что роль Пруссии в европейской системе была обусловлена открытостью ее восточной границы и формировалась на основе особой разновидности протестантизма. Гогенцоллерны обратились к кальвинизму – из этого проистекала особая форма протестантской «государственной церкви», в которой были соединены лютеранство и кальвинизм. За 100 лет до вступления «солдатского короля» Фридриха Вильгельма I на королевский трон Пруссии, в 1613 г. прусский курфюрст Йоханн Сигизмунд перешел в кальвинизм. Кальвинизм, находясь в рамках активистской конфигурации аскетического протестантизма, постулировал общее верховенство в сообществе религиозной элиты, избранной по предопределению, ставя его выше обычных верующих. Он был также в высшей степени коллективистским, так как считал, что любая кальвинистская община наделена религиозно освещенной миссией. Такая активистская, авторитарная и в то же время коллективистская ориентация очень подходила прусской монархии с ее пограничным местоположением[154].

Эта ориентация прекрасно сочеталась с лютеранской установкой на признание за должным образом установленной властью законности ее функций по