Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина Страница 23

– Застрелиться хотел. Стыдно жить. Ежедневный страх разъедает сердце. Мощности встанут и крах: Москва без воды в зиму. Долг. Кто на меня его взвалил? Да, никто. А этот «Тяпляпстрой» всё митингует и собранья проводит: кого выдвинуть, кого задвинуть, как у Бахрушинского приюта зданьице оттяпать, как профсоюзные взносы с работяг собрать. Тьфу… Виноват я, о. Антоний, грешен. Но душу свою я им не отдам.

– А я считал, мне хуже всех… После смерти супруги тоска невыразимая. Дошло дело до слез. Переменили жительство. Как же мы не чутки к чужому горю! Господь в нас дух раздувал, а мы все – тёплые.

В прихожей слабо тренькнул звонок. Переглянулись. Послышалось? И снова вкрадчиво: треньк. В глазах один вопрос: кого Бог под ночь принес. Чуть замешкавшегося племянника в дверях столовой придержала тётка несколько изумленным выражением лица.

– Я упредила, профессор на дому не принимает. А он, не раздевшись…

– А я по частному случаю, – возразил из-за плеча хозяйки густой баритон.

В прихожую протиснулся худощавый мужчина, вымокший под дождём. Хозяйка удалилась: разбирайтесь сами. За стенкой всхлипнул ребенок. Профессор молча предложил пройти.

– Приветствие моё собранию. Дождь, знаете ли. Последний зонтик утерял.

– А у вас всё теперь последнее, – не преминул заметить Колчин. – Жизнь донашиваете и новой не достать.

Подсчитав в уме, сколько не принимал у себя Черпакова, поди около двух лет, профессор опамятовался и пригласил позднего гостя к столу. Гость повесил на спинку стула плащ и, не заставив просить дважды, уселся возле Колчина, напротив Лавра.

– Но как хорошо у вас тут! За чаем и вином, при лампе. Мягкий свет. Белые скатерти. Такая полная жизни картина, почти идиллия. Только без дам и водочка не забирает. Согласитесь, из всех нынешних странгуляций тяжелее всего снести отсутствие прислуги и профур.

– Истинное безверие! – настоятель отсел от стола в кресло-бержер.

– Я, собственно, по делу-с, – принялся извиняться Черпаков в ответ на опустившуюся над столом тишину и выложил на стол цибик с этикеткой «В.Перлов с сыновьями». – Вот и чаю перловского прихватил. По случаю достал, настоящего, довоенного. Через важного человека. «Инжень, серебряные иголки».

– Теперь все довоенное. Всё бывшее кругом. Нынешнего-то у вас нетути! Не создали! – не унимался Колчин. – И мы все бывшие… Не люди, а чердачный хлам.

Черпаков не поддавался.

– У Перловых не всё конфисковали ещё. Как на Первой Мещанской лавку закрыли, остался магазин на Мясницкой, ныне Первомайская. Старшие сыновья за границу галопировали. Приказчики приторговывают на свой карман. Теперь вот пролетарии свое «Чайное Товарищество» открыли.

Едва договорив, принялся жадно запихивать в рот остатки кулебяки. С полным ртом промычал «за здравие», подняв бокал красного, предложенный профессором. Дожёвывая, вскочил и двинулся вкруг стола, оглядывая убранство столовой. Все услышали не вписывающийся в обстановку, чужеродный запах; но ещё не определили, чему приписать его происхождение.

– А я вас по записке сыскал… Здесь потеснее будет. Комнат в пять квартирка-то, а то и в четыре. Некомильфотно. В новом стиле, так сказать…демократическом. Ну так-то и лучше, не уплотнят, если достаточно народу проживает. Ребеночек к тому же. Внучок Ваш? А сын подрос, возмужал. А… вот и Лантратовых сынок. Не узнать. Разве по взгляду. Всё так же неприрученно глядите, как лис-корсак. Да, бежит времечко, прошлые дети – бородачи! Слыхал, уехали Лантратовы, стало быть, вернулись. Вот так новость! Сейчас все уезжают. Бегут с корабля, а вы на трап лезете?

– Да, присядьте Вы. Будет волчком вертеться… – одёрнул хозяин, видя, как остальные крутят шеями вслед непоседливому гостю, приглядываясь к человеку, но не поддерживая разговора.

Все подметили некоторые перемены в Черпакове: заметное похудение, словно бы вытянувшийся череп, больше прежнего оттопырившиеся уши, особенно одно – вислое к низу, взгляд перескакивающий, скользящий. Весь его облик слегка полинял и выцвел, убавилось вертлявости. Голос остался прежним, густым и насыщенным, но обрёл заискивающие ноты. В жестах и движении оставался театральный эффект, расчёт на публику. И всё же, что-то не то, не то. Будто даже театральщина дается с трудом: вместо солиста-доместика ужимки игры каботина.

– Вошел, не поклонившись вашим образам. А могу и теперь соблюсти, так сказать.

Черпаков повернулся в красный угол и принял нарочито подобострастную позу.

– Оставьте, – строго оборвал Евсиков-старший.

Присев, Черпаков тут же вскочил.

– Анекдот слышали? Сидят за одним столом никонианин, старовер и безбожник… Ээ…, пожалуй, в другой раз расскажу. Сколько новостей восхитительных накопилось, не поверите!

– Кадушкой сырой пахнет, – заёрзал вдруг Колчин.

– Шубинского помните? Да и как не помнить. Имущество его изъято, имения национализированы в доход новой власти. Усадьбу ему одну оставили, ну, не усадьбу, три комнаты…и прислугу позволили, но не из своих…от Советов кто-то. Так бежал! Бежал-с! А ведь приготовлял революцию, вот своими оправданиями стачек – приготовлял! Щадил каракозовых.

– Распаренным березовым листом, – поддержал Колчина профессор.

– Сафо нынче играет старух: боярыню Мамелфу Димитровну, княжну Плавутину-Плавунцову. Из усадьбы её не выселили, но уплотнили. Живёт в коммуналке с работниками канатной фабрики. Павлинов – в отставке, в изгнании, в забвении.

– Или дубовым.

– Антрепренёрша Магдалина Неёлова из ревности застрелила своего друга-артиста. Да, вот ведь как, не все Магдалины – мироносицы.

– Дубовый не пахнет.

– Карзинкина сняли с директоров Ярославской мануфактуры. Предложили ему место помощника бухгалтера в его же собственном деле. Ну, что за фортель?!

– Тимьяном ннесёт.

– Рязань воюет с Коломной, Туголуково с Жердевкой. Жесточайшие войны местного разлива. Хи-хи…

– Веником банным.

– У Лямина-ткача городской дом и дачу в Сокольничей роще отобрали без возмещения убытков.

– Оппределенно веником!

– Говорят, председатель ихнего ЦИКа Аарон Свердлов прежде фармацией занимался. Нынче правят фармацевтики.

– Травят?!

– Правят! Что в ступах толкут? Хи-хи…

– Коллега, а Вы сами-то на какой ниве трудитесь? Домашних животных в городе поубавилось. Есть ли нынче хлеб у коновалов?

– И верно, ветеринария в упадке. Но свезло достать прекраснейшее место! Нынче служу санитарным врачом в банно-прачечном заведении. Не прибыльно, но почётно. И продовольственною карточкою обеспечен, и уважением. Да-с.

– Банно-прачечное заведение? Забавная конфигурация. Удается, стало быть, ладить с новой властью?

– Говорят, большевики скоро лопнут. А по мне так один чёрт, только бы сидел крепко.

– Антихрист так антихрист?! Хай гирше, та инше? Ослиное мышление.

– Погоди, Николай Николаич, дай товарищу высказаться.

– Я не знал, как вас фраппирую. Но от бесконечных перемен власти можно умом тронуться. Советы так Советы. По слухам, на фронтах у красных всё шатко, господа. Глядишь, к весне сойдет пелена. Вместе с талым снегом-с. Вот недавно к Троице в Листах на лафетах гробы свезли. Народ бегал глазеть, и я не преминул. Лежат комиссарики не красненькие,