Экспедиция надежды - Хавьер Моро Страница 23

память человека, который ее бросил. Слабая надежда, что однажды он вернется, помогала ей выносить постыдное положение одинокой матери. Кроме того, окрещенный именем отца ребенок получал вполне достойную личность; если бы его нарекли фамилией матери, он бы на всю жизнь был отмечен как дитя греха. Тем самым Исабель как бы сообщала, что ее поступок – следствие не случайной ошибки (что поставило бы ее в ряд доступных женщин), а отказа мужчины выполнить свои обещания, что в некотором смысле было правдой. Да и отказ этот, и бегство отца могли оказаться временными. Лучше прослыть жертвой, чем распутницей.

Когда родился ребенок, выяснилось, что страдания Исабель из-за стыда и ощущения вины, которые угнетали ее в последние месяцы, никуда не исчезли. Какие бы нежные чувства ни пробуждал в ней малыш, Исабель не могла выйти из глубокой меланхолии.

– Это потому, что ребенок не дает тебе выспаться, – заявила кухарка.

Но Исабель потеряла аппетит и волю к жизни; ее одолевали печаль и тревога. С неимоверным усилием она заставляла себя встать с постели.

– У меня ощущение, что должно случиться что-то плохое, – поделилась она с доктором Поссе.

– Ничего не случится, – ответил врач. – То, что с тобой происходит, – весьма частое явление, это послеродовая меланхолия… У тебя болит голова, чувствуешь изнеможение?

– Да, доктор, и узел в животе, который не дает мне дышать.

– Это пройдет само. Но ты не должна лежать в кровати, нужно гулять и пить липовый настой. Угнетенное настроение – это следствие того, что тебе пришлось преодолеть, дитя мое.

Каждый подбадривал Исабель на свой лад:

– Имея сына, можно не бояться одинокой и нищей старости, – говаривала кухарка.

Кризис у Исабель продлился месяц, а потом она с головой окунулась в заботы о ребенке, который стал для нее неиссякаемым источником радости, хотя она и продолжала печалиться, что он растет без отца. Время шло, менялись обстоятельства, окружение всячески выказывало сочувствие и понимание, но в глубине души Исабель так и не свыклась со своим новым положением одинокой матери. Этот внутренний протест вызывал постоянные перепады настроения, с которыми она научилась справляться, с головой уходя в работу, – благо в особняке семейства Ихоса всегда было чем заняться.

«Ты собираешься всю жизнь провести в служанках?» – вопрос, заданный однажды Бенито Велесом, заставил Исабель осознать свое положение; с тех пор он постоянно крутился у нее в голове.

19

Для Бальмиса прожитые в Мехико годы оказались лучшим временем его жизни. Он наслаждался неведомой ранее свободой. Ему нравилось, что его высоко ценят как врача, причем исключительно за профессиональные качества, а не за то, что он принадлежит к тому или иному знатному роду. В Новом Свете он со всем юношеским пылом окунулся в учебу, работу и радости бытия. Благодаря близкому знакомству с вице-королем он легко влился в местное общество, участвовал и в празднествах, и в культурной жизни. Он увлекся театром, который на тот момент служил одним из источников финансирования Королевской больницы для коренного населения – учреждения, оказывавшего помощь индейцам. Поскольку вложений от местных жителей не хватало на содержание больницы, то билеты в театр среди прочего служили финансовым подспорьем.

Всегда находился какой-нибудь аристократ, который приглашал Бальмиса в закрытую ложу, откуда можно было из-за жалюзи, не будучи объектом чужих взглядов, наслаждаться спектаклями в театре «Колизей»: там чередовались постановки испанских классических пьес с одноактными комедиями «сайнете», интермедиями и опереттами в жанре «сарсуэла». Именно в этой ложе как-то после спектакля он познакомился с примой Антоньитой Сан-Мартин, очаровательной и болтливой уроженкой Кадиса.

– Я была замужем за одним негодяем, который так дурно со мной обращался, что я в конце концов подала на развод, – рассказывала она всем, кто был готов слушать. – И знаете, что самое забавное? Суд вице-короля вынес решение в мою пользу, и мужа выгнали из города «по причине того, что он жил за мой счет», как было написано в бумагах.

Люди от души смеялись. Бальмис же пришел в совершенное ошеломление: ему не доводилось встречать женщин с подобным темпераментом.

– Ну а ты?.. – спросила она у Бальмиса. – Мне говорили, что ты способен вылечить от всего. И от сердечных печалей тоже?

Бальмис залился румянцем, заморгал и ответил серьезным тоном:

– Сердце – это орган…

Антоньита покатилась со смеху.

– Орган! Ха-ха-ха! Печальный орган, как это гадко звучит!

Бальмис цепенел перед этой феерической женщиной, которая одним махом обольстила его и, не спрашивая позволения, целовала и теребила, как он рассказывал впоследствии.

Скромному жителю Аликанте был совсем незнаком ни этот тип женщин – одиноких и независимых, – ни эта богемная атмосфера. Под руку с прекрасной Антоньитой Сан-Мартин он ходил на вечеринки и приемы; пока длился их роман, Бальмис ощущал себя самым счастливым человеком на земле. Ему нравилось находиться в центре внимания, это льстило его тщеславию и удовлетворяло его потребность в признании, будь то профессиональном или общественном. На какое-то время они стали парой и снискали широкую известность в светских кругах Мехико. Но она никогда не уступала его сексуальным домогательствам, что Бальмис относил на счет изощренной женской стратегии обольщения. В конце концов однажды он не смог сдерживать свой пыл и попытался взять ее силой, причем в свойственной ему неуклюжей манере.

– Успокойся, малыш! Это ради твоего же блага.

– Что ты этим хочешь сказать?

– А ты как считаешь? Думаешь, мне не хочется… этого?

Бальмис ошарашенно посмотрел на нее; лицо его так сильно задергалось, что Антоньита расхохоталась.

– Ах, что за дрянная у меня жизнь! А ведь я так тебя люблю!

Она обняла Бальмиса и затормошила, словно он был безответной куклой. Затем, понизив голос, зашептала:

– Наверняка после того, что я тебе скажу, ты перестанешь меня любить. Но знай, я всегда буду любить тебя, несмотря на твои заскоки… А их немало.

– Почему ты так говоришь? Я влюблен в тебя, разве я не признавался тебе тысячи раз?

– Матерь Божья!.. Как такой умный человек может быть таким глупцом? Готова поставить все что угодно, что ты меня разлюбишь…

– Давай заключим пари.

– Тогда пару сережек, что мы видели в ювелирной мастерской Ла-Принсеса.

– Договорились. Но ты проиграешь.

– Я выиграю. Хочешь повысить ставку?

– Я так тебя хочу, что готов повышать.

– Ладно, сережек довольно, пусть они будут единственным прощальным подарком. А то ты меня возненавидишь.

– Ладно, скажи, наконец, в чем дело!

– Ну, у меня французская болезнь[22].

Бальмис похолодел. На миг у него пресеклось дыхание.

– Меня наградил ей бывший муж.

Врач несколько раз вытянул шею, словно у него в челюсти сработала пружина, и провел