Березина. Короткий роман с послесловием (изд. 2-е, испр. и доп.) - Израиль Аркадьевич Мазус Страница 20

другого лазутчика. Гридин вдруг вспомнил, как ликовал Гумнер, стоя возле паровой машины, но немедля отбросил прочь эти мысли. Возможно, что Гумнер не знает всей правды, подумал Гридин, а Бенинсон столь изворотлив, что никогда ее не откроет. Все это было очевидно. А посему не лучше ли было прекратить истязания и поступить с братьями так, как и следовало поступать с вражескими лазутчиками.

Гридин ничего не успел ответить первому жандарму, как появился другой и сообщил, что перед дверью избы стоит управляющий из имения княгини Осташковой господин Энгельгардт и просит разрешения войти. Странное совпадение событий и обстоятельств было столь подозрительным, что возбуждение Гридина вновь стало чрезвычайным.

— Вы вот что, — горячо заговорил Гридин, обращаясь к обоим жандармам, — того, кто в бане, немедля проводите обратно в горницу. Однако никак невозможно допустить, чтобы прибывший господин мог его увидеть. Дабы воспрепятствовать их встрече, господина Энгельгардта немедля отвести за угол избы, и пусть ждет там знака, а как знак будет, проводите его в баню, куда вскоре явлюсь и я сам…

Энгельгардт, прибыл на хутор неслучайно. Уже после того, как там появился Гридин, хозяин хутора втайне от жандармов послал сына в имение княгини Осташковой, чтобы сообщить Энгельгардту, в каком бедственном положении оказались его братья.

В офицере, который, согнувшись у дверного косяка, вошел в баню, Энгельгардт сразу узнал Гридина, и огорчение его и беспокойство от того, что он не был допущен в избу, стало еще больше.

— Вот уж никак не думал, что доведется мне вновь вас увидеть, любезный Михаил Григорьевич. Так ведь? Не запамятовал? — сказал Гридин, справляясь с волнением, которое все сильнее захватывало его. — И если довелось нам вновь встретиться, то об одном только и сожалею, что случилось это не при прежних обстоятельствах, а при нынешних. Да и место, куда пригласил вас для беседы, столь низкого качества, что мне перед вами неловко… Однако кругом народ, народ, а нам с вами, Михаил Григорьевич, любые свидетели только помеха. Не правда ли?

— Я так же, ваше превосходительство, господин Гридин, безмерно желал бы, чтобы обстоятельства этой встречи, как и прежней, завершились полным нашим взаиморасположением.

— Однако, до тонкостей ли нам теперь, господин Энгельгардт?! — воскликнул Гридин. — И могут ли вообще быть какие-либо обстоятельства значительнее тех, что происходят рядом… на поле сражения?

— Ваше замечание было бы верным, господин Гридин, если бы не стало мне известно, что здесь, на хуторе, содержат обоих моих братьев.

— Верно, здесь они. И вам что же… известна также и причина их задержания?

— Слух дошел, что пойманы два лазутчика из числа борисовских жителей, один из которых хозяин лесопильни. Об остальном я и сам домыслил…

— Весьма и весьма убедительно ответили, — холодно проговорил Гридин, — одного лишь понять не могу: о том, что их на хуторе охраняют, от кого известие получили?

— Один из офицеров, кто видел их, когда они на лодке приплыли, и знал также, куда они были отправлены, потом ранен был и через имение проезжал. От него случайно и услышал…

— Опять случайность… — пробормотал Гридин. И тут же подумал: «Уж не Энгельгардт ли у них за главного?».

Губы Гридина шевельнулись, и Энгельгардт спросил:

— Вы что-то сказали, господин Гридин?

— Сказал, что братья ваши стали причиной весьма неприятного ослабления наших полков перед лицом неприятеля.

— Как же такое возможно? Разве они люди военные? — спросил, пронзительно глядя в глаза Гридину, Энгельгардт.

— По собственной воле своей братья ваши доставили адмиралу Чичагову сообщение о направлении, в котором якобы происходит ретирада французов. Сообщение было столь правдоподобным, что немедля были приведены в движение также и российские войска. Когда баталия началась не там, где ее ожидали, адмирал распорядился казнить лазутчиков.

— Господи Боже мой, но ведь вы-то, господин Гридин, ваше превосходительство, должны бы понимать, — быстро заговорил Энгельгардт, — что никак не могут братья мои желать спасения для Наполеона. Другое дело, если бы вы не знали их прежде. Лазутчики?! Мыслимо ли такое о них подумать?! Я так понимаю, что слова сии вы не от себя говорите, а как бы от лица чиновника, знакомого лишь с внешними обстоятельствами…

— От себя и говорю! — выкрикнул Гридин. — Знаком также и с внутренними обстоятельствами, помимо всех прочих. А они таковы, что враг наш ускользает от неминуемой расплаты за все злодейства свои!

— О том и я сожалею, — со смирением проговорил Энгельгардт, — но только я так думаю, что если и принесли мои братья ложную весть, то определенно был в этом чей-то злой умысел, о котором сами они знать никак не могли, их помыслы были чистыми…

«О! — подумал Гридин. — Каково совпадение показаний! А ведь на разных берегах были. Вот и распуталась ваша веревочка…»

— Умоляю вас, ваше превосходительство, — вновь заговорил Энгельгардт, не дождавшись от Гридина ответа на свои слова, — спасите жизнь братьев моих!

— Говорил Бенинсону и вам говорю: жизни их могут быть спасены при одном непременном условии — они обязаны открыть тайные и многолетние связи свои с врагами отечества нашего.

— Но если греха за ними нет, как же можно сочинить такое?!

— Удивлен упорством вашим, — холодно проговорил Гридин. — Подумайте о бездне, которая разверзлась между нами, пока длилась беседа…

— Сожалею, что после всех моих слов, в которых были мольба и слезы, вам удалось увидать одну только бездну, но есть последняя просьба, возможно, что и спасительная. Пусть приведут братьев. Я хочу говорить с ними в вашем присутствии.

— Теперь нельзя, но скоро их увидите.

— Отчего же теперь нельзя?

— Теперь еще рано, — со значением произнес Гридин.

— Тогда я желал бы отъехать в имение и быть здесь к назначенному вами часу, — сказал Энгельгардт.

— И к назначенному часу, и теперь вы обязаны быть только здесь, — проговорил Гридин с недобрым блеском в глазах.

— Разве я не свободен?! — воскликнул Энгельгардт.

— Нет, не свободны.

— Почему же?! Зачем так страшно смотрите на меня? Кто вы? Кто вы были тогда и кто теперь?

— Тогда был око государево, а теперь меч карающий! — отрезал Гридин и вышел, плотно прикрыв за собою дверь.

Он ждал, что Энгельгардт, оказавшись в западне, закричит, начнет хватать его за рукава шубы, однако должен был признать, что окаменевшее лицо, сжатые губы и опущенные глаза — то, каким Энгельгардт предстал перед Гридиным в последние мгновения, показали его человеком, который умеет достойно встретить свое поражение. Да, в эти мгновения он вел себя как настоящий воин. А то —