Крушение - Виктор Серж Страница 17

Модистка из углового дома выставила на витрине траурные платья для всех возрастов, всех обличий скорби… Некоторые превосходно сидели на манекенах. Эта точно держала в своей торговле нос по ветру, и хотелось запустить камнем в витрины, в улыбающиеся деревянные головы, белокурые, черноволосые, русые и даже седые, в черных тюрбанах с кокетливо спадающей на ухо вуалью. «Будут еще вдовы, будут!» — казалось, кричала эта бесстыдная витрина. На стене соседнего дома, предназначенного для расклейки афиш, какой-то женский кружок продолжал вывешивать красочные протесты против вивисекции. Пожалейте бедных морских свинок, приносимых в жертву ради науки! Огюстен Шаррас всерьез обращал внимание своих покупателей на эти плакаты, которые находил особенно трогательными…

Война удерживалась на линии Мажино, совершенно непреодолимой, и представлялась неопасной. В семи минутах ходьбы был еврейский квартал, улица Роз, где розы не цвели уже несколько столетий, и там слышались постоянные жалобы — но евреи привыкли жаловаться со времен своей знаменитой Стены плача! — из-за бомбардировки Варшавы. Но мы-то что можем поделать? Варшава — это где-то у границ России, страны снегов и большевизма, так же далеко, как Эфиопия… Когда война там закончится, может, мы заключим мир?

— Я в это не верю, — говорил Огюстен Шаррас. — Раз пошло такое дело, у меня ощущение, что война охватит весь мир. И линия Мажино ей не помешает.

Ансельм Флотт хмуро посмотрел на него:

— А вы случайно не пораженец?

— Я? Да что вы! Я желаю победного салюта всем генералам на свете. Они этого заслужили.

Месье Беф смерил его взглядом и вкрадчиво произнес:

— Не кипятитесь, все утрясется. Если торговля идет, то все в порядке.

Торговля шла. Гостиница «Маркиза» заполнялась каждую ночь. С пяти вечера до двух пополуночи три девицы стояли и болтали у входа, еще пять бродили по тротуару, каждая вдоль фасада определенного дома по традиции, которой, наверное, больше века… Старинный уличный фонарь, висящий на стене и закрашенный голубой краской, отбрасывал скупой и мрачный свет на этот ночной мир. «Забавно, — говорила Анни-Звездочка (на шее у нее розовел шрам в форме звезды), — как будто нарочно придумали темный свет; точно в морге находишься». Но это был не морг, а рабочее место. И лучшее: зловещий свет все же подчеркивал силуэт, придавал сильно накрашенному лицу какое-то порочное очарование, черный рот притягивал взгляд, точно зияющая рана или вульва.

Зона почти полного мрака отводилась девицам совсем жалким, два десятка лет отработавшим на панели. Если бы месье Беф не надзирал, точно усатый добрый пастырь, за своим стадом заблудших овец, они бы вцепились друг другу в волосы за место под фонарем, за удобный уголок подворотни, которую венчала маска фавна. Но он был на посту и отдавал предпочтение Эмилии, уроженке Нанта, с белокурыми кудряшками, точно приклеенными ко лбу, и глазами, похожими на голубые капельки воды; инспектор был открыт для общения и даже порой присаживался за столик кафе с мелкими сутенерами, чтобы вести дела непосредственно с ними. «Вы понимаете, господа, я считаю, каждый должен зарабатывать на жизнь. Каждый по-своему, так? Не все же могут служить правительству. Это было бы слишком хорошо. Но служба есть служба, и так до пенсии. Я забираю одну или двух в неделю, это самое малое. Они могут отделаться двумя-тремя днями, если не станут выступать. Нельзя, чтобы меня считали проходимцем или взяточником. Таков расклад, к тому же у меня еще три улицы». Они договаривались. Когда он уходил с одной из девиц в зеркальную комнату, молодой человек с желтоватым лицом в костюме в мелкую клетку нервно пил (а месье Ансельм любезно подливал даже в часы, когда спиртное не продается) и слишком часто поглядывал на часы… Другая торговля шла тоже. Отпускники в небрежно надетых мундирах заполняли кафе разноголосым гомоном. «На фронте, — говорили они, — бьют баклуши. У нас на Маасе…»

Только одно событие нарушило покой. Военный на мотоцикле доставил конверт Буателям. Вернувшись в пять часов с работы, мадам Буатель тотчас же спустилась вниз, содрогаясь от рыданий. Она вышла из подъезда дома 16, прижимая к губам платок, словно у нее болел зуб. Анжела Шаррас играла на фортепьяно. Медленные аккорды плыли над серым тротуаром, точно круги света по неподвижной воде. Мадам Буатель внезапно остановилась перед «Дровами и углем» и как-то странно повернулась. Она была скорее высокой, сложенной по-мужски, прямой, с прекрасными волосами. И закричала:

— Пусть она прекратит, месье Огюстен, пусть она прекратит, это невыносимо!

Тогда увидели, что она плачет в платок, плачет как дитя, как безумная, а другой рукой прижимает к груди конверт из Министерства национальной обороны. Если из министерства пишут семьям солдат, то не для того, чтобы сообщить о выигрыше в лотерею. И все узнали, что сын Буателей Гюстав, веселый, слегка полноватый парень, который носил яркие галстуки, больше не вернется, никогда, что он «пал на поле битвы» за Саарский лес, он, который деревья терпеть не мог. Мадам Саж, травница, долго утешала мадам Буатель и даже принесла из спальни «Сношения с иным миром», журнал в голубоватой обложке, издаваемый Спиритическим обществом. «Это научный журнал, бедная моя соседка, о том, как вертеть столы… Кто знает, вдруг он отзовется?» Мадам Буатель зарыдала еще горше. Затем купила черную шляпку, довольно красивую, по сходной цене. И все пошло как обычно.

Однажды майским вечером месье Беф примчался чуть ли не бегом, а не обычным своим прогулочным шагом. Вид у него был настолько сердитый, что Марта, Моника и даже Эмилия из Нанта укрылись в коридоре гостиницы; но он не обратил на них внимания, толчком открыл дверь бистро, уронил ухоженные руки на стойку и тупо воззрился в зеркало.

— Стаканчик перно? — спросил ничему не удивлявшийся Ансельм.

— Они в Седане[16], представляете, — выдохнул Беф, казалось, сраженный наповал. — Черт подери! Нам только Базена на хватает![17]

Седан — это слово, произнесенное вполголоса, достигло слуха двух игроков в белот, сидевших за столиком у входа, и от волнения они выронили карты из рук. Ансельм вдруг вспомнил Маркизские острова среди лазурного моря и лубочную картинку из детства, изображавшую императора на коне, без шляпы, который протягивал свою шпагу прусскому королю. Круглые ядра взрывались красными пучками пламени. Маркитанка поила раненого водой. Король Пруссии был похож на почтенного отца семейства с бакенбардами. «Ах, черт, это уж слишком!»

— Нам конец, — медленно произнес Беф, — конец, точно крысам, я вам говорю.

Почуяв неладное, подошла Александрина. Ее располневшее, еще приятное лицо возникло над букетом цветов возле кассы. «Что случилось, Ансельм?» Хозяин прошептал, машинально