Где-то во Франции - Дженнифер Робсон Страница 16

Она сделала все, что было в ее силах, чтобы загладить свою вину, она продала свои драгоценности и настояла, чтобы Джон Прингл на вырученные деньги купил коттедж в Пенрите. С рекомендательным письмом от Эдварда он нашел работу в гараже, и его семья не впала в нищету, хотя и пережила несколько мучительных недель неопределенности и публичного унижения.

Первые месяцы после ее ухода из дома были исключительно неприятными. Она говорила себе, что получила надлежащее наказание за свое неблаговидное поведение. Начать с того, что найти работу оказалось значительно труднее, чем она предполагала, потому что ни одна из женских служб не хотела ее принимать, так как ни дипломов, ни рекомендаций у нее не имелось. Когда ее наконец приняли в Лондонскую автобусную компанию больше чем через месяц после ее ухода из дома, то в качестве маляра, а не водителя.

Маляр она, конечно, была никакой, и чудо, что ее не уволили после первой недели. Но она выдержала, подружилась с другими девушками, демонстрировала такую пунктуальность и внимание, что год спустя ее бригадир рекомендовал перевести ее на завидное место автобусного кондуктора.

Работа билетчицей, как назывались женщины-кондукторы, была много легче, чем труд маляра, и она радовалась тому, что просыпается, не чувствуя запаха краски и скипидара в волосах, но и это занятие было далеко от того, чего она собиралась добиться. Она своим трудом давала возможность одному мужчине взять в руки оружие и отправиться на фронт, это правда, но в самом ли деле она делала все, что было в ее силах? В самом ли деле ее работа сколько-нибудь значимо помогала Эдварду и Робби? Она знала ответ, и этот ответ не очень ее вдохновлял.

Но она никогда, ни разу, не пожаловалась в своих письмах Робби. Вместо этого она писала ему длинные, тщательно составленные послания, наполненные занятными, как ей казалось, анекдотами из нынешней домашней жизни. Она не сомневалась, что ему не нужны истории о бомбежках с дирижаблей, или американском нейтралитете, или немецких подводных лодках, поэтому она сообщала ему о помешательстве ее друзей по работе на джазовой музыке, о ее добросовестных, но неудачных попытках вязать носки для солдат, ее прогулках по воскресным утрам по Примроуз-Хилл[8] и редких походах в театр с Шарлоттой – в последний раз они смотрели комедию «Теодор и компания»[9].

Его ответы, всегда немедленные, были далеко не длинными, как ее письма, он часто писал их карандашом и странным образом почти ничего не сообщал о подробностях своей жизни, в отличие от первых посланий, которые он отправлял из госпиталя в Версале. Предположительно работа в полевом лазарете оставляла ему мало времени для себя, и этим объяснялась его лаконичность. Вероятно, он не чувствовал, что она в состоянии оценить нюансы его работы, а потому не вдавался в подробности. Но было бы приятно получить более полное представление о том, как он проводит свои дни.

Сегодня она пешком преодолела три мили от Камден-тауна до Виктории. Утро стояло прекрасное, а ее сжигало нетерпение, она не могла сидеть в одиночестве в своей комнате. Сегодня, как и всегда, ее поражали изменения, которые война принесла в Лондон.

Прежде всего, все стало каким-то захудалым; художнику практически не понадобились бы другие краски, кроме серой и коричневой, чтобы передать атмосферу Лондона. Стало меньше автомобилей и лошадей. Почти все мужчины на улицах были в форме, некоторые из них были очень молоды, наверняка не достигли еще и восемнадцати. Парнишка в хаки прошел мимо так близко к ней, что она увидела пушок под носом на его почти детском лице.

Лилли прошла на юг по Пэлас-стрит до пересечения с Виктория-стрит. Впереди она уже видела бросающиеся в глаза бело-золотые буквы на фасаде Лионской кондитерской. Она вошла внутрь, оглядела столики – не ждет ли ее уже Робби.

– Что для вас, мадам?

– Что? Ах да, я жду… друга. Но он еще не появился. Не уверена, что мне стоит занять столик – у вас так много клиентов.

Официантка понимающе улыбнулась.

– Ну разве это много, мадам? Садитесь за любой столик, который вам больше нравится. Я к вам подойду, когда появится ваш друг.

Лилли прошла по центральному проходу и выбрала столик поменьше, на двоих, почти в самом конце. Она села лицом к двери и попыталась придать себе более презентабельный вид. Впрочем, возможностей для этого у нее было не так уж много: поправить выбившиеся из-под шляпки локоны, разгладить лацканы пальто, снять перчатки и сунуть их в ридикюль. Она проверила, есть ли у нее мелочь в кошельке, отметила, что забыла взять носовой платок. Жаль, что она не взяла с собой какую-нибудь книгу.

Она вытащила меню из металлической стойки на столе, принялась медленно листать, строчки расплывались перед ее рассеянным взглядом. Три пенса за чай, два пенса за липовый сироп с содовой, пенни за булочку, пирожное с кремом или имбирный кекс. Громко звякнул колокольчик над входной дверью, ее сердце забилось чаще, но она увидела только спину уходящего клиента.

Может быть, Робби забыл. Может быть, его поезд опаздывает.

Лучше она будет думать о чем-нибудь другом. О чем угодно. Например, о людях вокруг. За одним из столиков сидела компания молодых женщин, они возбужденно разговаривали, их стулья были сдвинуты в дружеский кружок. Они были модно одеты, в юбках еще короче, чем у нее, у одной из них на щеках виднелись румяна, а на губах – помада. Лилли решила, что они, вероятно, работают в одном из расположенных поблизости офисов или магазинов, выполняют работу мужчин, отправленных на фронт.

Она обратила внимание на пожилую пару, мужа, явно староватого для призыва. Они заказали чай с булочками и, казалось, наслаждались каждым кусочком. Жена протянула руку и смела крошку с пальто мужа, жестом, как подумалось Лилли, рожденным долгими годами любви и дружбы.

Рядом с Лилли сидели молодые женщина и мужчина в форме. Женщина держала мужчину за руку, не обращая внимания на чай, она поедала его глазами, а он говорил что-то медленно, мягко, слова разобрать она не могла, но их перешептывание явно было полно бесконечной любви. «Обещаю, со мной ничего не случится, – наверное, говорил мужчина. – Ничего не случится, я вернусь к тебе, ты не должна обо мне волноваться. Со мной ничего не случится». Лилли про себя помолилась о том, чтобы так оно и было.

Снова звякнул колокольчик, по которому ударила, открывшись, дверь. Она