Девочка с косичками - Вильма Гелдоф Страница 15

Вскоре его рука уже тянется к двери ресторана «Мужской клуб». О нет! Официант же меня узнает!

– Сюда мне нельзя, – выпаливаю я. – Напротив есть кафе, туда можно.

Фриц подмигивает мне и вытягивает губы, будто в поцелуе.

– Я разрешаю, – шутливо говорит он.

Значит, «Мужской клуб». Я торопливо вытаскиваю красные ленточки из косичек и провожу по распустившимся волосам пальцами вместо расчески. Фриц открывает дверь, и я следую за ним.

Надо же, думаю. Только посмотрите на меня! На улице почти стемнело. А я тут, в ресторане, сижу в уголке со своим фрицем и потягиваю горячий шоколад. Шоколад! Здесь его все еще подают! Ну или напиток, который очень его напоминает. Мой фриц пьет пиво. Я стараюсь не дышать слишком глубоко: немецкие солдаты дымят в свое удовольствие. У дверей уборных играет аккордеонист. Поди, из местных, решил подзаработать. За стойкой бара сегодня другой официант.

– Как тебя зовут? – спрашивает фриц.

– Вера, – отвечаю я и тут же добавляю, что мне восемнадцать.

И краснею: даже в мои семнадцать никто не верит. Но он одобрительно кивает. «Und Sie?[20]» – думаю я. Ему, должно быть, полтинник, не меньше.

Прежде чем он успевает задать следующий вопрос, я спрашиваю его имя – действительно, Генрих, – откуда он, и где находится Наумбург, и сколько он уже в Нидерландах – можно подумать, он здесь на каникулах. У меня отлично получается. Спрашиваю, скучает ли он по родным.

Он склоняется ко мне, щиплет за щеку и говорит:

– Когда я встречаю таких хорошеньких девушек, как ты, не скучаю.

У меня перехватывает дух. Не вздумай шлепнуть его по руке! Или облить шоколадом. Мило улыбайся, будто это экзамен на храбрость. Я опускаю голову и одариваю его смущенной улыбкой.

Я становлюсь кем-то другим – девочкой, которая не знает, что ответить. Он, этот фриц, Генрих, нагло разглядывает меня и скалится. Лучше бы он оставался для меня лишь мундиром, не превращался в человека с именем. Даже его лица я видеть не желаю. Пытаюсь смотреть на отдельные части лица, не воспринимать его как целое. Толстая нижняя губа, широкие черные брови, голубые глаза – как я и думала. Не выходит. Он становится человеком, мужчиной, у которого есть имя.

Я опускаю глаза. Официант, проходя мимо, положил рядом c моим стаканом бумажную соломинку, но допить через нее последние капли, не хлюпая, невозможно. Но нельзя же оставить их на дне? По-настоящему я почувствовала вкус только первых глотков. Какая жалость!

Не хотела бы я еще?

Я киваю, растягиваю рот в улыбке.

– Да, с удовольствием.

Наши уже поджидают в лесу или нет? Когда мне нужно выманить его на улицу? Заподозрит ли он неладное, если я предложу уйти слишком быстро? Не исключено. Фриц хочет познакомиться поближе, надо позволить ему это сделать. Другого выхода нет. Но чего именно он хочет? Что, если он по-настоящему даст волю рукам?

К горлу подступает тошнота, шоколад поднимается обратно. Я удерживаю его в рту, снова проглатываю. Ставлю локти на стол и кладу голову на руки. Спазм медленно отпускает меня.

Где сейчас Трюс? Наверное, стрелой домчалась до Вагенвег, уже уехала оттуда и теперь караулит на краю леса. Мы ни о чем не договорились, но Франс и старик Виллемсен – или кто-то другой – наверняка уже заняли позиции в лесной чаще. А вдруг она не застала их в штаб-квартире? Да нет, конечно, застала. Не их, так других. И эти другие теперь затаились на лесном посту.

Официант ставит передо мной еще один стакан шоколада. А что, если наших нет? Меня вот-вот стошнит от волнения, я зажимаю рот рукой.

Нужно дать Франсу и Виллемсену побольше времени. На всякий случай.

Фриц берет меня пальцами за подбородок и поднимает его, стараясь заглянуть мне в глаза.

– Что варится в этой хорошенькой головке? – спрашивает он.

Я чувствую, как на щеках выступает румянец. Он смеется и добавляет по-немецки:

– Неприличные мысли?

Я цепенею, и он это замечает.

– Verzeihung[21], – говорит он, склоняется ко мне и ласково поглаживает мою руку.

Можно подумать, у него есть чувства. Но ведь я знаю, что он творил? Пытал людей вот этими лапами. Резиновой дубинкой… Не думай об этом! Я смотрю на большие мужские ладони, что лежат на моих. Не вырывай рук! Не вырывай. Его широкий рот совсем близко к моему. Я нервно сглатываю.

– Вера, милая, я ведь просто шучу.

Я чувствую его пивное дыхание. Теплый запах въедается в кожу. Внезапно он встает, подмигивает и говорит, что ему нужно в уборную. Будто дает мне возможность уйти, если я этого хочу. На блюдце аккордеониста падает монетка, и фриц исчезает за дверью уборной.

Я съежилась так, что плечи почти достают до ушей, и едва дышу. Надо успокоиться. Нужно попытаться успокоиться. Притвориться более опытной. Дать понять, что он мне нравится. И взять дело в свои руки. Я несколько раз глубоко вдыхаю и выпрямляю спину. Прислушиваюсь к тому, что поет аккордеонист: Auf der Heide blüht ein kleines Blümelein. Und das heißt: Erika[22]. Нетрудно протяжно подпевать ему после каждой фразы: «Э-э-ри-ка».

– Скажи-ка начистоту, – начинает фриц, как только вновь садится напротив.

Я резко поднимаю голову. Он меня раскусил! Почуял неладное. Я испуганно смотрю на него. Он какое-то время пытливо разглядывает меня, потом похлопывает по руке и говорит:

– Ты ведь пошла со мной, не только чтобы угоститься шоколадом, правда? Скажи честно! – Он качает головой и озорно усмехается.

Я не отвечаю, и он продолжает:

– Тебе нравится моя форма?

Форма? Я не могу выдавить из себя ни звука и только энергично киваю. Он снова смеется. Хоть бы он уже перестал смеяться и обращаться со мной как с маленькой девочкой!

– Я… Да… Она красивая, – мямлю я. – Вы… офицер?

Он самодовольно улыбается.

– Я полицейский, Служба безопасности рейхсфюрера.

Я киваю. Офицер, как же!

– Милая ты девчушка, – говорит он. – Смешишь меня.

Да, это я уже поняла.

Он достает из нагрудного кармана портсигар, вынимает сигарету и зажигает ее.

Протягивает мне портсигар. Я качаю головой.

– Ну и правильно, – говорит он. – Курящие женщины менее пригодны к репродукции. Пей!

Он щелкает по моему стакану и смотрит, как я пью, будто послушный ребенок. Пью, не чувствуя вкуса. Потом он вынимает что-то из кармана и кладет передо мной. Пять рейхсмарок.

Орел с распростертыми крыльями на венке со свастикой. Я непонимающе таращусь на