Ярослав и Анастасия - Олег Игоревич Яковлев Страница 13

Приложив длань к сердцу, князь наклонил голову.

– Скорблю с тобой вместе, боярышня. Добрый молодец был Акиндин. Ловок был и умён. Большое дело мы с ним справили. Меня защищая, и пал он… – Князь не договорил, стиснул уста, с трудом сдержал неожиданно подступившие рыдания.

Настя положила ему на десницу свою нежную белую руку и слабо улыбнулась. И опять, в который уже раз, заворожили, заколдовали, восхитили Ярослава эти серые с раскосинкой глазки, в которых под лёгкой паволокой скорби проглядывало лукавство. Понял, почувствовал Ярослав – она рада его приезду. Равно как уразумел он и то, что скорбь её невелика, что отплачет она, прольёт по обычаю по двухродному братцу положенные слёзы, повздыхает, пожалеет о столь быстро сгинувшей молодой жизни, а затем всё будет, как прежде – свидания их тайные, поцелуи и состояние не испытанного никогда им ранее блаженства. Грех? Да, грех! Но хотелось крикнуть в лицо тому ханже, кто осмелится их осуждать – а жить без любви, одной похоти ради – не грех разве?! Что вот они с Ольгой, что иные князья и бояре многие! Да, они венчаны, но что с того? Так было надо, того требовали их отцы, да и не только они… Это было важно для Галичины – крепить союз с сильным тогда суздальским владетелем. Было! Да, было! Тогда, не сейчас! Теперь всё по-иному. И не нужен стал Ярославу его брак, противна становилась ленивая, переваливающаяся при ходьбе, как утка, обожравшаяся на галицких харчах дочь Долгорукого!

Развод? Это шум на всю Русь, это вражда с Андреем и Глебом, это споры церковников, возможные епитимьи[90]. Одним словом – позор это! Да и потом… Многие князья в открытую живут со своими наложницами, хотя имеют и законных жён. Святополк Изяславич Киевский имел сразу двух жён, а Всеволод Ольгович и вовсе держал в Киеве целый гарем, словно сарацин[91]. Одни бабы по нему и ревели, когда он умер. Немало любовниц было и у Долгорукого, и у нынешнего владетеля Волыни Мстислава Изяславича. Не случайно написали про него дотошные летописцы: «Жён любил многих, но ни единая им не обладала».

Мстиславом не обладала, а вот им, Осмомыслом, кажется, овладела эта стройная, как стебелёк, прекрасноликая белая куманка. И уже запала в голову лихая мысль: вот сейчас он схватит её, возьмёт на руки, всадит впереди себя в седло и помчит, подгоняя боднями фаря[92], по склону горы вверх, в княжеские палаты. И больше он её никуда не отпустит. А Ольга? Пусть живёт в своём тереме и тешится, с кем пожелает. А дети? О будущем детей он, Осмомысл, позаботится.

Мысль о детях остановила лихой порыв.

«Сперва устрой их обоих, потом и решай. Не время, князь, рвать семью, какой бы плохой она ни была», – словно сказал ему некто строгий.

…Навстречу дорогому гостю уже бежал впереди облачённых в чёрные одежды сыновей и дворовых боярин Чагр. Смешно семенил он кривыми короткими ногами, кричал:

– Извини, светлый княже! Не ждали тебя! Проходи, светлый княже, гостем у нас будешь! Хоть и не веселье у нас нынче, но скорбь, но тебе всегда мы рады!

Вместе с хозяином и его сыновьями Ярослав помянул погибшего Акиндина и вскоре воротился к себе в хоромы. Дорогой скребли на душе кошки, он старался, но не мог отбросить в сторону мысли о Насте.

«Ну, не время о ней думать! Да и она, почитай, ребёнок ещё совсем. Подрастёт, тогда…»

И что тогда? Двойная жизнь, поцелуи тайком? Нет, он приведёт её к себе в дом и станет с ней жить, как с женой. А Ольга – ну её! Пусть уезжает, куда хочет. В монастырь или к братьям в далёкое Залесье. Вот только сначала надо подумать о Владимире и Фросе.

…Вроде и ездил недалеко Ярослав, а устал, как будто сто вёрст проскакал. Медленно сполз он с седла и, шатаясь, побрёл к морморяному[93] всходу. Он не замечал стелющихся в раболепных поклонах челядинцев, воинов в кольчугах, охраняющих терем, холопок с коромыслами в руках.

Думал он сейчас о своих чадах и их будущем.

Глава 8

Венгерский воевода Дьёрдь Або застыл в почтительности посреди горницы. В руках он держал грамоту с вислой печатью. Не в первый раз воевода в Галиче, хорошо знают его Осмомысл и ближние бояре. Постарел седоусый угорец, лицо его, грубое, коричневое от загара, испещрено было сеткой морщин, взгляд маленьких чёрных глаз стал не таким острым и колючим, каким был ранее. Устало и, казалось Ярославу, безразлично смотрел Або перед собой. Ничто не могло его удивить, всего насмотрелся старый воевода в жизни. Были и кровопролитные сечи, и миры, и трудные переговоры.

Ярославу хотелось сейчас остаться с угорцем наедине, вспомнить былое, поговорить по душам. А что? Дьёрдь Або всегда благоволил ему, всегда стремился к союзу с Галичем.

Но то будет после. Пока же старый Ярославов знакомец, разворачивая грамоту, читал на ломаном русском языке её содержание. Собравшиеся в горнице бояре слушали, переглядывались, перешёптывались между собой.

– Ишь, старый лис! Мира хочет, заигрывает с нами!

– А помните, бояре, как он со своим крулём под Перемышлем землю нашу огню предавал?

До тонкого слуха Осмомысла доносились обрывки неодобрительных фраз, князь хмурился, сидя на стольце[94], старался не обращать на злобный шепоток бояр внимания, кивал головой, слушая хриплый голос старого угра.

Молодой король Иштван, сын умершего Гезы, предлагал властителю Червонной Руси союз. С немецкой помощью он сумел победить в жаркой сече своего противника – дядю, именем тоже Иштван, сторону которого держал император Ромеи Мануил. Теперь на голове отпрыска Гезы вновь воссияла золотая корона, но положение его в стране мадьяр[95] оставалось весьма непрочным. Мануил готовился к новой войне, и многие знатные угорские бароны держали его сторону. Вот почему столь важен был юному Иштвану крепкий союз с ближним соседом.

«Сколько этому Иштвану лет? Кажется, семнадцать. Мальчишка! Кто же у них там, в Уграх, верховодит? – размышлял Ярослав. – Фружина Мстиславна, его мать, вдова Гезы? Та самая, сестра покойного Изяслава, которая подговаривала своего муженька начать войну с моим отцом? Бан[96] Белуш? Или, может, латинский архиепископ Лука? Говорят, он взял большую власть в стране угров. Добился у короля права назначать на церковные должности. Надо, ох, надо потолковать с Або с глазу на глаз!»

Он принял грамоту и милостиво отпустил посла, сказав, что подумает над предложением