Инспекция. Число Ревекки - Оксана Кириллова Страница 13

тысяч умерли. Понял, да? И это я еще не включаю сюда тех, которых туда… в газ, значит, сразу же по прибытии – это отдельная графа. Так вот, восьмидесяти тысяч уже нет. Почему? Тиф, дизентерия, воспаления, истощение, производственный травматизм, а значит, сюда же инфекции, нагноения. Естественная убыль… ничего не поделаешь. А в телексе от Глюкса еще, значит, напоминание – что я несу личную ответственность за то, чтобы они оставались трудоспособными! Я… что… ну, пытаюсь сообразить, что делать, а тут уже летит депеша от Гиммлера – кормить их свежими овощами, а в особенности луком. Луком, понял?! Луком! – с язвительным смешком повторил Хёсс. – Где, черт подери, я возьму свежий лук и помидоры в январе в таком количестве?! А, вот еще… селекции больных тоже запретили. Лечите, говорят, и обратно на стройку или к станку. Вылечим одного – другой уже полбарака заразил, они же там как в муравейнике, сам видел… Да и где я столько врачей наберу? Пришлось начать комплектовать лазареты их же врачами… из числа заключенных, я имею в виду. Что еще я мог сделать? Ну, сократил количество перекличек, сделал внушение охране не поднимать заключенных ночью, меньше наказывать… С этим тоже были сложности, – признался он. – Сам понимаешь, в один момент заставить парней полностью поменять заведенные порядки… ну как это? Здесь особый мир, и приказы из Берлина не способны его враз изменить. Но, что самое паскудное, нам ведь еще начали присылать доходяг из других лагерей…

– Раньше в Дахау отправляли, – вспомнил я.

– Теперь нам. Помню, один транспорт лично принимал. Накануне Рождества дело было, холод собачий, морозы лютые. Тормозит у платформы поезд из Флоссенбюрга. По документам внутри полторы тысячи душ. Но это по документам… живыми доехали меньше тысячи. А многие из тех, кто доехал, считай… тоже не доехал. Синие доходяги по тридцать-сорок килограммов… Да там даже гной на ранах взялся ледяной коркой! Раскачиваются, стеклянными обледенелыми глазами смотрят перед собой. Ну, наши доктора что… сразу сказали, не стоит и пытаться… только ресурсы на ветер. Ну мои ребята их на снег покидали и облили водой, чтоб долго не мучились. Что еще с ними было делать? – Хёсс криво пожал плечами и тут же возмущенно воскликнул, напоминая мне: – Но по документам-то у меня полторы тысячи пар рабочих рук, понимаешь? А они их видели?! Только утилизовать… больше никак.

Я внимательно слушал Хёсса, постепенно сознавая, что его нарочитое сожаление о тех, кого не удается сохранить для работ, есть не что иное, как лукавство. Он был целиком и полностью на стороне тех, кто свято веровал: евреев нужно уничтожить любой ценой, всех до единого, невзирая на серьезную потребность рейха в рабочих руках. Вся эта возня с использованием евреев в промышленном секторе лишь усложняла ему жизнь – именно в этом была правда его непроизвольного выбора.

– Достичь компромисса в этом деле, – продолжил он уже спокойнее, сфокусировавшись на носке своего сапога, – увы, невозможно. Никак… верно тебе говорю! Это ж взаимо… взаимоисключающие факторы, фон Тилл! Не может одно сосуществовать с другим: тут либо еврейские рабочие руки, либо идеология… полное уничтожение, так сказать. А вместе – нет… никак нет. – И он замотал головой. – Знаю, некоторые конторские убеждают, что все реально, нужно лишь поберечь этот сброд сейчас, а ликвидировать позже. Слышал такое? Но так считают те, кто ни разу не был в лагере лично. Невозможно, я тебе говорю! Сохранять их в рабочем состоянии… и при нынешних нагрузках… и в условиях, которые мы можем позволить себе… нет, совершенно никак! Те, кто верят в это, – утописты!

– А сам ты к какой стороне больше склоняешься? – наконец прямо спросил я, впрочем, все уже для себя уяснив.

– Франк как-то сказал любопытную вещь, – проговорил комендант. – «Если в Европе после войны останется хотя бы кучка еврейского отребья, в то время как мы жертвуем на фронте свою лучшую кровь, эту войну нельзя будет считать успешной даже в случае нашей окончательной победы». Говорят, рейхсфюреру передали эти слова и они ему пришлись по душе. Так вот, я хочу в будущем назвать эту войну исключительно успешной. – И он неожиданно поднял голову и посмотрел на меня в упор. – И эта задача – на моих плечах, говорю без ложной скромности. Каждый еврей, которому мы сохраним жизнь, – это потенциальная угроза… всему нашему будущему. Да, мне приказывают и я сохраняю их для работ, но… как тебе сказать… в первую очередь здесь вся жизнь крутится вокруг смерти, если позволишь такой каламбур. Крематории – суть этого лагеря, вокруг них строится вся его деятельность. Мы строим дороги, ведущие к крематорию… мы строим бараки для тех, кто строит дороги к крематорию…

Я впился в него взглядом:

– У меня создалось впечатление, что, несмотря на нюансы, Аушвиц – единственный в своем роде лагерь, сумевший хоть как-то объединить чаяния поборников и первого, и второго суждения. Да, сердце вашего лагеря – газовые камеры, но сам он – центр огромного промышленного комплекса. По смете, у вас уже больше тридцати сопутствующих лагерей по всей Верхней Силезии рядом с важнейшими промышленными объектами. Лагерь в Моновице для обслуживания «Фарбена» – только верхушка вашего промышленного айсберга. Вы внесли свою лепту в работу и угольной шахты в Фюрстенгрубе, и оружейного завода в Айнтрахтютте, и цементного завода в Голешуве. Сорок тысяч твоих заключенных работают на этих предприятиях. Это ли не подтверждает, что можно решать обе задачи одновременно?

Хёсс не стал протестовать, не выразив никакого удивления моей прекрасной осведомленности в вопросе, на который мы набрели будто бы между прочим.

– В какой-то степени ты прав, но лишь отчасти. Может показаться, что довольны все: рейху – дополнительный доход, промышленникам – дешевую рабочую силу, идейным в Берлине – ежедневные списки умерших. Но в действительности… все не так… не так, как кажется, – он устало вздохнул. – Бóльших саботажников, чем заключенные… Да половина из них готовы жизнь свою положить, только бы не дать нам наладить нормальную выработку! Взять, к примеру, Моновиц, сейчас там… сколько? Около семи тысяч на работах, по большей части евреи, конечно. Так дня не проходит, чтобы там не наказывали за саботаж! Химики сами жалуются Шпееру, что польза от них минимальная, больше портят, чем делают, – нет у этой шелухи ни навыков, ни сил, ни желания способствовать нашему успеху! Ко всему прочему, истощены и избиты… естественно. Шпеер жалуется фюреру, фюрер выговаривает рейхсфюреру, тот – Полю, а виноват я! Каково? «Фарбен» недавно заручился от Поля этим… Ну заверил он их, значит, что всех неработоспособных мы будем заменять по первому же требованию, а кем я их заменю? У меня тут в наличии не лучше. Рабочие руки ему подавай, а у меня не то что рук, у меня и ног-то у всех по одной – вторая уже в могиле. Поэтому я даже рад, что у нас с Круппом и его зенитными орудиями не сложилось. Представляю, что бы мы здесь насобирали… Ну какое мы можем наладить полноценное производство оружия в наших бараках? Да еще в промышленных масштабах… Вши да гниды – наш товар.

Я вспомнил инспекцию в женский лагерь.

– В Равенсбрюке все-таки удалось наладить производство передатчиков «Сименс и Хальске».

Хёсс, к моему удивлению, согласно закивал пьяными рывками:

– Я тебе больше скажу! В Нойенгамме пистолеты собирают под руководством парней из компании Вальтера, а в Бухенвальде – винтовки. Но разве это производство?! Мороки больше, чем выхлопа. Ерунда! Промышленники не желают вкладываться в производственные мощности тут… на территории лагеря, я имею в виду. Только присылают своих специалистов. И сколько оборудования те с собой везут? Смешно и говорить. Я тебе скажу, дельцы боятся инвестировать в производство за колючей проволокой. Они же знают, что контроля у них здесь не будет. Никакого! Тут вотчина СС! А какой бизнесмен захочет вкладывать свои деньги в производство, которое не сможет контролировать? Только полный идиот. Таких нет, фон Тилл. Они просят, чтобы мы присылали рабочих к ним на заводы. Да ума не хватает понять, что обычный рабочий и рабочий-лагерник – это разные