Любимый город - Александр Поволоцкий Страница 11

И собравшись силами, начал рассказывать, то, о чем мог сказать только так, с глазу на глаз, пока остальные спят… Он часто умолкал, переводя дух, сбивался, но тут же снова продолжал, торопясь, словно опасался не успеть, или же так жгло его то, с чем пришел в Инкерман. Похоже, и в самом деле жгло. Видать, не только на шинели, но и на душе остались подпалины.

— Подловили как салагу… Погубил я их, Алексей Петрович, всех. Обе машины.

Выходило из рассказа его так: отстали они от колонны, не особо далеко и уехав. Астахов шел замыкающим, и увидел, как выкатился на обочину Васильев. Как ни колдовал с мотором шоферский консилиум, надолго его не хватило, машина заглохла и встала. За старшего там Южнов был, командир госпитального взвода. Он все за имущество переживал, упихал его в те машины, что порезвее, а сам замешкался. И остались с ним Ермолаев да пять девчат-санитарок. В замыкающей машине ничего особо ценного, палатки в основном. Из личного состава — санитары, да двое из команды выздоравливающих. За старшего с ними — Астахов. Когда у первой машины мотор обрезал, он приказал шоферу остановиться. Решили, если за короткое время не починят, перекидать весь ценный инвентарь в кузов и санитарную машину бросить. Но не успели.

— Сразу надо было… бросать. Ляд их знает, откуда взялись. Мотоциклисты. Много, машин с десяток. Только моторы услыхал, сразу «Немцы!», выстрел из нагана и очереди. Убитый шофер на меня, оба в кювете. Починились…

— А оружие?

На заострившихся скулах Астахова перекатились желваки:

— В кабине осталось. Пистолет я отцепил, под сиденье сунул, мешался, — Астахов аж зашипел, как от боли, — И водитель карабин оставил. Думали ведь, дорога наша. Ермолаев только с наганом, потому, что по форме положено, допек-таки его Денисенко… Один раз стрельнуть успел. Первым и уложили. Не попал. Он ведь все спрашивал, помнишь? Зачем мол стрельбы. Руку портить только. Его — первым, а там и остальных. Посоветовались о чем-то, да и скомандовали “Фойер”. Всех. Машины подожгли. И укатили.

Он замолчал. На лбу блестела испарина. Ясно, что эта исповедь была для Астахова тяжелее любого ранения.

— Я старший… был! Должен был я…

— Будь у тебя оружие, ты бы с ними и остался.

— Боевое охранение я должен был выставить, если уж машину спасал. Я старший… Был. Стою как дурак, смотрю, что там с мотором. Нашел кино. Досмотрелся. Бросать надо было. Сразу бросать. Людей в кузов, барахло в кювет, ту машину поджечь и по газам. Мог бы догадаться — дорога пустая. Ни регулировщиков, ни беженцев даже. Пара повозок брошенных попалась… и все.

Он замолчал, стискивая в кулаках одеяло. Потом собрался силами и заговорил снова.

— До ночи пролежал у машин. От кузова угли сыпятся, дождь, сыро… А мне все кажется, что они в крови шипят. Ночью встал и пошел к фронту. Прибился к своим, проскочили. На проверке всего ждал. Что под трибунал меня и в расход. Не рыпнулся бы. А мне только и сказали, ваши мол в “Шампаньстрое”, топай туда. Пришел, — в глазах его стояла мутная черная тоска, — Имена ведь… не все знал. Какие помню те… Южнов наш, Ермолаев, шоферы — Демченко мой и Васильев. Калиниченко. Все мечтал водить выучиться. А остальных… и девочек… девочек наших. Одна кругленькая, в перевязочной работала, Мухина. И та, что пела хорошо. Ее все просили… Галя, фамилии не помню. И все. Остальных… Не… не утешай меня, Алексей Петрович. Мог я сделать правильно… мог неправильно. А не сделал… ничего. Знаю, у каждого врача свое кладбище. Но на моем теперь — еще и они.

— Понимаю про кладбище. Но, знаешь, Игорь, самая большая ошибка хирурга — корить себя, что он не Господь бог, — Огнев помолчал. — И еще. Кроме кладбища, у каждого врача есть дети. Это те, кого он от смерти спас. Вот где теперь наша с тобой задача — чтобы их было больше, чем могил на кладбище. Хотя бы раз в сто. А где мы фатально ошиблись — там мы уже ошиблись и уже фатально. Помнить — обязательно. Скрести себя — только руки себе вязать.

— Всё так… Я ведь Кошкину то же самое говорил, про сводки. Эх, где-то они сейчас… все? Может, и выскочили… Погоди, Алексей! Ты же по той дороге за нами ехал?

— Дым увидели, свернули вовремя.

— Может, действительно, я один из медсанбата так напоролся? Эх… Отступление, как операцию, продумывать нужно. Заранее…

Разговор вымотал Астахова и морально, и физически. Он прикрыл глаза и сполз в дрему. Огнев послушал его дыхание, чему-то грустно улыбнулся и пошел в столовую. Через четыре с половиной часа — подъем…

Глава 4. Инкерманский госпиталь. Ноябрь-декабрь 1941

— Скажи, ты ведь уже тогда знала, что это наши машины? — скорее всего Вера и сама понимала, каким будет ответ.

Скальный карниз, чуть нависавший над краем ущелья, был крохотным, шириной меньше метра. Сидеть на нем было удобно, главное, под ноги не глядеть, не видеть, как обрывается он в пустоту. Сюда выбирались из штолен подышать свежим воздухом, или покурить, прикрывшись ночью плащ-палаткой. Кто-то нарочно привязал ее к вбитой в камень скобе — для забывчивых.

Далеко внизу тонула в сумерках долина, с каждой минутой все глубже и темнее становилась она, затягивалась туманом от реки. Еще чуть-чуть, и совсем не различить будет на дне силуэтов машин.

— Догадывалась, — ответила Оля, не поднимая головы. Она сидела на камне спиной к обрыву, кажется, совершенно не чувствуя ни холода, ни того, как треплет выбившиеся из кос пряди сырой ночной ветер. — Некому больше. Соседи справа по железной дороге эвакуировались, а те что слева — на Евпаторию отходили. Не знала только, кто именно там был.

— Тогда ты правильно ничего мне не сказала. Иначе бы Наташина бабушка нипочем мне не поверила. Я ведь не умею врать, даже когда очень нужно, — не умела. Зато умела Верочка говорить серьезно, без надрыва, без слез, и голос не дрожал даже. — Для нее Наташа еще жива. Так, наверное, правильнее будет. У нее ведь больше никого нет. Не было, — она впервые запнулась и замолчала.

— Золотые руки были. Какой бы врач из нее получился… — больше всего Раиса сейчас жалела, что не успела сказать это Мухиной, пока рядом были. Эх… тетя Рая. Не бойся похвалить сегодня, завтра может уже некого будет.

— А Илья в мединститут собирался поступать, — добавила Оля. — Хотел в Одессу ехать.