Химена. Верность и долг - Мария Тереса Леон Страница 10

Сердце сжимается в груди у Химены, когда смотрит она на все эти приготовленья. Как не похож этот поход на прежние! Раньше родная дружина радостно распускала свои флаги и отправлялась на битву с пением. Но ведь тогда она уходила, чтоб вернуться. Как не похож этот уход в изгнание на прежние боевые марши Сидовых воинов! Раньше Химена провожала их молча, без слёз, — ибо не пристали слёзы супруге героя, но сегодня… сегодня… Вот Родриго уже в броне, и сверкает его белая туника, а шлем его покуда откинут, чтоб все могли видеть его лицо и благородную бороду, какой нет ни у одного человека, рождённого женщиной на земле. Одевающие его не вручают ему щита, а один лишь меч. Химена горестно опускается пред ним на колени. А Сид нежно подымает верную супругу, владычицу его свободы, шепча:

— Смотри, как много людей верит в меня!

Видит бог, не поздоровится маврам, когда он вступит с ними в схватку!.. Так, сияя радостью, является Сид перед толпою своих воинов.

Как великолепна военная краса Сида! Победный клич в его честь летит с маленького монастырского двора в широкое небо в знамёнах разметавшихся туч. Затаив дыхание ждут люди своей череды, чтоб поклясться ему в вассальной верности. Монахи во главе с добрым аббатом толпятся кругом, стараясь разглядеть всё получше. Выносят точёное, похожее на трон кресло… Сид протягивает вперёд правую руку…

О, какая мощная рука у Сида! Ты разве никогда не замечала, Химена? Она словно высечена из скалы. Но она может быть и доброй землёю, и свежим хлебом. Рука Сида меняется во времени и обращена к каждому по-иному. Для мавров она — из железа, для тебя, Химена, из нежности. Кастильцы знают, что линии на этой ладони ведут к холму счастья, а пальцы раскрываются в благородной щедрости даяния, но глубокие шрамы напоминают о боевых трудах и тяжких испытаниях. А линия гордыни? По ней Родриго жадно движет свою мысль вслед за добычей, завоёванной во многих битвах, чтоб сказать потом, следуя знаку отцовской любви в центре ладони: «Дети, здесь — то, что я заработал для вас». Линия судьбы вся перечерчена завистниками, и лёгкая крутизна линии разума поможет в самые тяжкие моменты, когда сознание вот-вот готово помутиться! О, какие крепкие руки у Сида!

Химена, прильнув к ним в поцелуе, видит их короткие крестьянские пальцы, не белые, как у вельможи, а тёмные, как у простолюдина, покрытые пушком волос, и белеющий шрам на левой. Воины, тоже целующие эти руки и склоняющие головы, проходя, похожи на своего повелителя своею верою и коренастой силой. Всё что имели, покинули они, уйдя следом за Воителем, и Воитель знает это и ещё знает твёрдо: широкой и свободной ляжет любимая Испания под копытами его коней…

— Молю я господа нашего, чтоб тем, кто оставил ради меня дом свой и владения, успел я до смерти моей сторицею воздать за их верность.

Благодарственные крики воинов сливаются со звоном колоколов. Альвар Фаньес объявляет, что, как только угаснет день и тёплые струи утренней зари начнут заливать небо, дружина должна изготовиться к походу. Всё, что положено было совершить сегодня, — совершено. Родриго доверчиво кладёт руку на одетое голубым шёлком плечо Химены, и они удаляются в сад напутствовать друг друга перед разлукой. Одно у них богатство — невзгоды и лишения, и внучке королей приходится выслушивать разумные наставления супруга, чтоб жила в его отсутствие бережливо… Тяжко, когда муж отправляется зарабатывать хлеб свой в чужие земли, населённые врагами, а жена должна ждать день и ночь, бодрствуя даже в те часы, когда и совы предусмотрительно ищут отдыха в сумрачной тиши.

Утренние молитвы ещё не разбудили солнце, дремлющее в своём терему, но зато разбудили Химену. Тихонько скользнула она из постели, покинув тепло своего Родриго, и, стараясь, чтоб свет свечи не разбудил дам и её прислужниц, опускается на колени пред алтарём. И со стоном возносит Химена молитву богу.

Подымая к небу глаза, затуманенные первым неверным светом утра, молит Химена бога охранить в битвах Сида Воителя. И не супругом зовёт она любимого в тихой и кроткой своей молитве, а Сидом Воителем — именем, завоёванным в боях, тем поверяя богу веру свою в его божественную волю, коей её Сид был ведом в своих боевых подвигах и славе. А в глубине сердца Химены звучит другая простая молитва: «Господь, коль сегодня мы расстаёмся живыми, приведи живыми и свидеться!» Что ж ещё добавить?.. Аминь, аминь… Вернувшись в свои покои, Химена в ужасе слышит, что уже поют утреннюю мессу… А она-то ещё не одета!

Наскоро укутавшись в плащ, спрятав на ходу под капюшоном выбившиеся пряди, Химена летит в церковь, уже полную народу. «Аминь» отвечают аббату солдаты Сида; «аминь» вторит им эхо под сводами; «аминь» стонут столпившиеся у входа простенькие женщины… И Химена, упав пред алтарём у ног своего Родриго, чувствует, как мощные руки подымают её с плит пола и прижимают к широкой крепкой груди, а голос шепчет: «Химена, Химена». Это рождённый в час добрый прощается с единственной своей любовью — героиней его жизни и его легенды.

Поют петухи, встречая утро. Добрый аббат со всей своей тихой мудростью принимает исповеди Сидовых воинов и отпускает им грехи взамен будущих побед над маврами. Ржут боевые рыцарские кони. Мулы беспокойной рысью мечутся взад-вперёд, напугав крошечное монастырское стадо, белым пятнышком дрожащее на холме. С лаем носятся собаки, сопровождаемые окриками стремянных. Те, что на привязи, глухо ворчат… Строится Сидова дружина. Перо Вермудес подымает флаг рождённого в час добрый. Маленькие дочки, ещё дремлющие в гнёздышке пышных грудей кормилиц и нянек, не видят блеска отцовского похода. Только Диегито плачет — просится с отцом, в сражение… Не хочет оставаться здесь: монахи, женщины — одни юбки. Нуньо Густиос утешает племянника, обещая привезти из похода настоящую мавританскую саблю. Но Диегито всё плачет… Проходят мимо родные, воины. Склоняют колена перед матерью Диегито. Она желает всем добра, много добра. Проходят, проходят… Химена смотрит всем в лица долгим ласковым взглядом. Последних лиц она уж не видит — слёзы мешают. Химена плачет. Зачем подавлять слёзы, когда случай требует слёз? Слёзы омывают душу, веру и жизнь. Только мёртвые глаза никогда не плачут, а у Химены