Крушение - Виктор Серж Страница 10

Вообще, перед войной политику Франции в отношении нацистской Германии можно сравнить с взаимодействием примерных отличников с распоясавшимся хулиганом. Действительно, французские руководители того времени: Блюм, Даладье, Рейно — были людьми умными, блестяще образованными, высокой культуры. А в общем, нормальными демократическими политиками, со всеми достоинствами и недостатками этого. Они стремились следовать нормам международного права и соблюдать заключенные их страной соглашения — по возможности, ибо правила политической игры подразумевают компромиссы, нередко идущие вразрез с личными принципами и убеждениями. С бесноватым фюрером французские лидеры поначалу пытались договариваться, умиротворять его, идти на уступки, лишь бы он оставил в покое их и стоящую за ними страну. Кроме того, как мы видели, они не всегда были вольны в своих решениях, им приходилось считаться и с международной конъюнктурой, и с настроением парламента и общественным мнением внутри страны. Из-за этого, как считается, демократии вообще медленнее авторитарных обществ реагируют на вызовы и угрозы. Но если предположить, что во Франции вместо республики существовал бы авторитаризм, единоличная власть, то смогла ли бы она успешнее противостоять нацизму? Все, что известно о международной ситуации в 30-е годы, побуждает ответить на этот вопрос отрицательно. В мире перед войной шли поляризационные процессы, демократические страны тяготели к демократическим, авторитарные — к авторитарным, а потому противостояния вовсе могло и не быть, диктатура во Франции с огромной долей вероятности встала бы на сторону фашистской Германии (пример режима Виши здесь весьма показателен, даже безотносительно того, что он был установлен в результате военного поражения). В итоге далеко не сразу и, увы, на собственных ошибках, имевших тем более тяжкие последствия в то тревожное время, французские руководители осознали, что уступки и «умиротворение» лишь разжигают аппетиты агрессора. Такие, как он, признают только силу, а значит, только проявив силу, можно его остановить.

Не слишком ли поздно пришло осознание этого? Поздно, но шансы сдержать противника или дать ему отпор еще оставались. Сегодня, в свете опубликованных архивных документов, ранее засекреченных, приходится лишь сожалеть о провале трехсторонних переговоров о создании единого антифашистского альянса, который давал реальную возможность предотвратить войну, ибо вести ее на два фронта Германия, как мы увидим далее, не могла — ни в 1939-м, ни в 1944 году. И винить в провале московских переговоров Францию, как делали советские историки, нет никаких оснований. Она, наоборот, единственная из участников приложила все усилия для их успешного завершения, что убедительно показано в современных, и главным образом российских, исследованиях[3]. Ее же партнеры по переговорам исходили прежде всего из собственных интересов и выгоды. Но мирная передышка за счет соглашения с противником в ущерб другим не принесла в конечном итоге пользы никому — ни Франции после Мюнхена, ни СССР после августовского договора с Германией.

Однако и после нападения Германии на Польшу 1 сентября 1939 года, с которого началась Вторая мировая война, Франция имела возможность нанести нацистам серьезный удар. Это откровенно признавали сами немцы, в частности, начальник их штаба сухопутных войск генерал Ф. Гальдер.

«Если бы французы сумели верно оценить ситуацию и использовать то обстоятельство, что вермахт был скован в Польше, то мы не смогли бы помешать им форсировать Рейн и угрожать Руру, который являлся ключевым фактором для немецкой обороны», — заявлял он. Этого, однако, сделано не было. Чем объяснялась подобная пассивность? Прежде всего, исключительно оборонительным характером французской военной доктрины, которая допускала наступательные операции лишь в случае ответных действий на нападение противника. «Только после того, как нам будет нанесен первый удар… мы рассмотрим возможность наступления или контрнаступления», — откровенно говорилось в докладной записке генерального штаба. То, что первый удар может оказаться решающим, как это произошло в мае 1940 года, французским генералам, «зависшим» в Первой мировой войне, просто не приходило в голову. Из немецкой тактики блицкрига, впервые опробованной в Польше, командование извлекло лишь один урок: помочь союзнику невозможно. Уже в начале сентября главнокомандующий Гамелен записывал в своем походном журнале: «Будем откровенны, Польше — конец» (генерал выразился сильнее). И все попытки политического руководства (надо признать, не слишком решительные) как-то оказать союзнику поддержку наталкивались на бездействие командования, словно на непробиваемый монолит.

Выше мы уже рассматривали концепцию «странной войны» и не будем на ней останавливаться. Она лишь позволила отложить катастрофу во времени, но не избегнуть ее. Действительно, если бы после захвата Польши Гитлер сразу повернул на запад, в сложившейся тогда ситуации исход был бы тот же, тем более с учетом того, что Франция в тот момент не располагала ни бомбардировочной авиацией, ни бронетанковыми дивизиями. Но могла ли Битва за Францию вообще развиваться по-иному, могла ли страна избежать разгрома или хотя бы оказывать более длительное сопротивление? Здесь возникает вопрос о причинах поражения и ответственности за него. Им задавался в тот момент, наверное, каждый во Франции, но для простых людей возможность получить ответ осложнялась не только потрясением от внезапной катастрофы, но и отсутствием полной и достоверной информации о произошедшем.

Режим Виши, как мы видели, возложил всю ответственность за военное поражение на республику и проводимую ей политику, в частности на реформы Народного фронта. Это объяснялось не только идеологическими причинами. Многие представители военного командования (хотя отнюдь не все) стали опорой режима, заняли в нем руководящие посты и постарались использовать свое положение, чтобы снять с себя вину за допущенные в ходе Битвы за Францию ошибки и переложить ее на других, то есть на гражданские власти. В показаниях, которые генералам после войны пришлось давать на судах и следствии, бросается в глаза их спаянность, кастовость, корпоративный дух, они откровенно выгораживали друг друга и, разумеется, маршала как старшего по званию. Тем более приложили они все усилия, чтобы скрыть и исказить правду, когда находились у власти. Для осуждения и дискредитации республики в ход была пущена вся вишистская пропагандистская машина, и в условиях тотальной цензуры голоса несогласных с этим беспощадно заглушались. Одновременно — с одобрения немецких оккупантов — французам внушалось чувство вины за произошедшее и военный разгром преподносился как заслуженная кара за то, что они хотели жить лучше и боролись за это.

Но как ни старались нацисты и их французские пособники навязать населению свою точку зрения — запретить людям думать они не могли. И уже в самых первых подпольных изданиях их авторы делали попытки осмыслить трагические события. Причем, каковы бы ни были их взгляды, все они, от правых до коммунистов, снимали вину за поражение с французского народа. И второй важный момент: признавая свою