Франкский демон - Александр Зиновьевич Колин Страница 10

— Полтораста тысяч?! — Услышав названную Графиней сумму, архиепископ едва не свалился с кровати. — Поистине у неверных нет ничего святого! Совершенно ни капли совести не осталось! Неужели они потребовали за графа полтораста тысяч динаров?! Я не ослышался? Видит Бог, со смертью Нураддина аппетиты у них резко возросли! Раймунда оценили всего в восемьдесят тысяч! А ведь у вашего брата даже нет никакой земельной собственности!

— Нет, — поспешила с разъяснениями Агнесса, — мой несчастный братец лишь предполагает, что и ему свобода обойдётся в не меньшую сумму, чем триполитанцу. Ещё бы! Ведь как-никак род Куртенэ знатностью не только не уступает, но и превосходит правящую в Триполи бастардную ветвь потомков знаменитого графа Лангедока! И никакая собственность, монсеньор, тут совершенно ни при чём!

— Что-то я не пойму, душа моя... — Ираклий нахмурился — что-что, а считать он умел превосходно. — На что же потребны остальные деньги? Как-никак семьдесят тысяч — немалая сумма.

— О друг мой! — воскликнула Графиня. — Мой брат — благородный рыцарь, а рыцарям не пристало думать о подобных мелочах. Как он пишет мне, с ним в плену у неверных мается один очень знатный сеньор, которому мой брат, сиятельный граф Эдесский, так же обещал помочь получить свободу...

— Кто же это? — Архиепископу не терпелось услышать имя человека, который мог стоить таких денег.

— Вы, должно быть, не знаете, — проговорила Агнесса. — Ведь вас ещё не было на Востоке, когда этого рыцаря постигло несчастье. Он, как и братец мой, угодил в донжон в Алеппо уже много лет назад.

— Да кто же это?!

— Ренольд Антиохийский.

— Ренольд? — переспросил архиепископ. — Ренольд? Ну как же! Конечно, я слышал о нём! Мне говорили, будто он — муж весьма храбрый, но... такая сумма... ведь в Антиохию ему не вернуться, трон под Боэмундом прочен...

Однако Графиня не слушала рассуждений любовника.

— Ах, если бы только достать денег! — воскликнула она. — Братец писал мне, что несчастный товарищ его мог бы стать вернейшим другом того, кто помог бы ему в самый трудный час, тому, кто вызволил бы его из темницы.

— Но что может один человек? — удивился Ираклий. — Каким бы храбрым и каким бы благодарным он ни оказался, ему в одиночку не сокрушить силу Ибелинов и Раймунда. Ведь, как я понимаю, у этого Ренольда не осталось ничего, кроме лохмотьев, в которые обычно превращаются одежды несчастных пленников, прозябающих в узилищах у неверных?

Архиепископа слегка передёрнуло. Ему как священнослужителю, плен грозил куда в меньшей степени, чем рыцарю, однако приятель Агнессы имел весьма живой ум и воображение.

— Всё верно... — согласилась она. — К тому же теперь, когда у меня нет никаких надежд... Ах, я всё-таки покажу вам кое-что...

С этими словами Графиня опустила ноги на ковёр, но вовсе с постели не встала; выгнув спину, она принялась шарить на полу рядом с кроватью. В ожидании слегка заинтригованный Ираклий скосил глаза в сторону, где взгляд его наткнулся на самую роскошную, словно бы не подвластную беспощадному времени часть тела подруги. Подол камизы как будто специально задрался, и святитель Кесарийский, не будучи в силах сдержаться, погладил молочно-белую кожу тугих ягодиц Графини.

— Ах, мой друг! — воскликнула она. — Не сейчас! Дайте же мне показать вам... Ну вот! Наконец-то я нашла её!

Агнесса протянула любовнику небольшую шкатулку, в которых дамы обычно хранят всякую всячину, от драгоценностей до безделушек. Иные же кладут туда письма, не предназначенные для посторонних глаз. Собственно, как раз такое письмо и лежало в шкатулке.

— Читайте, монсеньор, — сказала Графиня, протягивая любовнику кусок пергамента.

Перед глазами Ираклия побежали строчки:

Пускай один уйдёт, чтоб

Дать дорогу двум.

Запомни же, что нет

У коршуна врага страшней, чем

Ласточка с кровавыми хвостами.

— Что это? — искренне удивился архиепископ.

— Стихи.

— Я сам вижу. — Ираклий кивнул, понимая, что в письме скрыта какая-то тайна, намёк. Но на что же намекал неизвестный поэт? — Тут нет подписи. От кого оно?

— Недавно меня навещала Сибилла, — ответила Агнесса. — Она привезла мне подарок, старинное евангелие. Я нашла это послание между страниц. Однако моя дочь не знает, как оно туда попало. Может быть, оно лежало там уже давно, пергамент старый, возможно, древний...

— Но это не латынь... — проговорил Ираклий задумчиво. — Письмо, скорее всего, писал француз... Конечно! Причём писал недавно и в спешке. Видите, прежний текст соскоблили, и довольно небрежно, а поверх начертали эти строки. Вот и чернила кое-где расплылись. К тому же на вид они совсем свежие. Ни одна буква не успела ни пожухнуть, ни стереться. А вы не спрашивали принцессу, где она взяла евангелие?

— В монастырской библиотеке, — ответила Агнесса. — Сама аббатиса Иветта посоветовала моей малышке остановить выбор именно на этой книге, когда девочка сказала, что хочет сделать мне подарок.

Ираклий кивнул.

— Понятно, — сказал он, хотя ему как раз в данной ситуации было решительно ничего не понятно. — По крайней мере, ясно одно — письмо, скорее всего, адресовано именно вам. И как же вы, душа моя, толкуете эти строки? Кто этот один, кто эти двое? И кто коршун?

Тут уже в глазах Графини вспыхнул тот самый огонь, который при упоминании о богатствах патриарха Иерусалимского охватил душу её любовника.

— Коршун — триполитанец! — воскликнула она. — Теперь мне это очевидно, как никогда прежде. Он — стервятник, один из тех, что слетелись к трону, жаждя добычи — плоти королевства Иерусалимского! Мало ему своей вотчины!

— Хм... — только и произнёс архиепископ. Он не мог не согласиться, что Раймунд — высокий, худощавый, смуглокожий мужчина с умными чёрными глазами и огромным, весьма напоминавшим клюв крупной птицы носом, весьма подходил как раз на коршуна. Но что означали эти ласточкины хвосты? Птичья направленность тематики послания сбивала Ираклия с толку. — Хм... А что же с хвостами? Кто те ласточки?

Агнесса слегка прищурилась и внимательно