Круг ветра. Географическая поэма - Олег Николаевич Ермаков Страница 35

Оазис они с конем увидели на третий день.

Между высоченными барханами торчали черные руки тополей. Но они показались Махакайе какими-то странными.

И точно, когда подъехал ближе, то увидел, что руки обломанные, а сами толстенные тополя уродливо коротки. И мгновенье Махакайя не мог сообразить, уж не Мара ли или дух пустыни Шэньша шэнь, дух Глубоких песков, устроил это видение: крошечные тополя, уродливо толстые, с мертвыми обломанными дланями… Как будто те мятежники, которые добровольно сдались Ван Ши-чуну, генералу императора Ян-ди, и он их всех — триста тысяч человек — велел закопать живьем. И вот ветер наполовину развеял их трупы.

Но мятеж был не в этих местах, а на юге.

Махакайя спустился на горячий песок и, оставив коня, побрел к деревьям. От иных деревьев остались только кроны. Он протянул руку и потрогал ветки. Они были безжизненно сухи, тверды, как будто окаменели. Махакайя уже понял, что случилось: большой бархан, целая гора песка надвинулась на оазис и все затопила, задавила жизнь. Он тупо смотрел себе под ноги, раздумывая, не попытаться ли откопать источник, ведь он был где-то здесь, питал деревья, — и они смогли вырасти высокими и толстыми. Толстыми-то они и остались, но были укорочены. И погибли.

Махакайя начал вдыхать-выдыхать со счетом, чтобы быстро очистить сознание, вымести метлой цифр все мысли, чувства, всё, всё. Есть только: один, два, три, четыре…

Но и от этих абстракций надо было избавиться, от иероглифов. И он снова считал с выдохом и вдохом. И его дхармы успокаивались, как мелкая рябь воды под затихающим ветром — до зеркальной глади, а потом и она растворилась…

Но в этот момент его ткнули с фырканьем в плечо, и зеркальная гладь взломалась и рассыпалась на тысячи осколков.

Это был конь!

Махакайя резко обернулся и увидел коня там же, где и оставил.

Конь даже и не смотрел в его сторону, устало свесив голову. Вид его выражал обреченность. Махакайя пошел к нему.

— Здесь нет воды, — сказал он.

Конь не смотрел на него, не поднимая головы.

— Ее засыпало песком… Или это проделки Шэньша шэня.

С этими словами он обернулся, чтобы убедиться в увиденном. Да, все оставалось таким же.

— Воды у нас только на вечер, — добавил Махакайя. — И немножко на утро, если растянуть…

Конь молчал.

Можно было вернуться. Три-четыре дня без воды, наверное, можно было выдержать. Если идти ночью. Махакайя представил заставу, тощих и злых солдат, длинноносого Гао Ханя с бородкой и нефритовыми перстнями. Второй раз он не осмелится нарушить запрет императора. Да и что изменится? Оазис не оживет. Придется взять больше воды? Но как ее нести? Если только нагрузить бурдюками вторую лошадь. А где ее взять? Настоятель снабдил его некоторой суммой, но на лошадь ее не хватит.

Но можно и… вообще вернуться.

И сразу понести наказание за ослушание. Или Гао Хань так ничего и не сообщит в Чанъань?

Одно дело вернуться с книгами и знаниями, полезными для всей империи, и другое — вот так, с пустыми руками. К победителям снисходительны.

Матушка говорила, что в ночь перед его рождением ей приснился свиток, просто чистый свиток без иероглифов, из которого она вырезала и сшила рубашку, чтобы нарядить маленькую обезьянку. И обезьянка заговорила, начала петь, а рубашка покрылась знаками. Это были какие-то буквы на неизвестном ей языке. И когда утром она поведала этот сон мужу, тот ответил, что, видимо, у них родится великий переводчик. И матушка обиделась, какое же величие в судьбе толмача? Она мечтала о том, что ее младший сынок дослужится до чиновника высшего ранга — пятого, переедет в Чанъань и, если дарует Небо счастье, перейдет в четвертый ранг… а там, может, и выше. Но и чиновник четвертого ранга — это уже счастье, и его будет сопровождать военный эскорт, а чиновники шести нижеследующих рангов при встрече станут уступать дорогу и почтительно кланяться. И он будет удостаиваться ежедневной аудиенции у императора вместе с другими чиновниками высшего ранга.

Но ведь сын все-таки и свершает сон своей матушки, идет в Индию за книгами, которые и будет потом переводить.

Как же он может вернуться ни с чем?

Субстанция мудрости, говорил Парамартха, недвижна и полностью очищена от притока аффективности[165]. Он сравнивал ее с чистым зеркалом и пустым пространством. Пустота зеркала — вот что. Но зеркало может быть затронуто влиянием следов-впечатлений… И надо просто стереть их.

Что я и делаю.

И спокойно продолжаю путь.

И Махакайя пошел дальше, взяв повод, конь безропотно следовал за ним.

Вскоре монах снова сел верхом. Конь постоял, чего-то ожидая, но седок ничего не говорил и не двигался, и тогда конь, тяжело вздохнув, направился вперед, беря вправо, чтобы обогнуть погребенный песком оазис.

Пустыня казалась нескончаемой. Но она такой и была. Одолевали ее только большие караваны с водой и едой. И Махакайя чувствовал себя… Он ничего не чувствовал уже, кроме жажды и зноя. Совсем рядом в бурдюке глухо хлюпала теплая вода, но лучше было не думать о ней и ничего не слышать.

Один, два, три, четыре…

И вскоре Махакайя услышал нечто другое: стук барабана. И это был барабан сутры «Золотистого света».

В один вечер,

в ясном сне

я увидел барабан прекрасный;

он, как солнце, весь блистал

золотистым светом,

совершенно ярким,

во все стороны лучащимся.

Под драгоценными деревьями,

на тронах из берилла

везде сидели Будды,

окруженные множеством

сотен тысяч слушателей.

Я видел человека,

подобного брахману;

он бил в тот барабан великий…[166]

Так об этом пел в сутре «Золотистого света» бодисатва Ручиракету.

И солнце над Большой Пустыней Текучих Песков было этим барабаном. Голова у Махакайи закружилась. И он снова подумал о бурдюке. Сделать один глоток, и все, всего лишь глоток воды. Все же жажда была сильнее всех сутр на свете, а кровь в висках билась громче любых барабанов. И весь остов, облеченный кожей и наполненный жизнью, остов по имени монах такой-то, алкал: воды, воды, воды. И ему мерещились пейзажи детства с рекой. Да, в Коуши протекала большая река Лохэ. Лохэ впадает в Хуанхэ. И однажды отец нанял лодку с парусом и гребцами и повез туда всех своих четверых сыновей. Что это было за плавание! Когда лодка причаливала к островам, разбросанным по реке, братья купались и бегали по песчаным отмелям, собирали ракушки, находили