Рассеяние - Александр Михайлович Стесин Страница 22

Для последних здесь были предусмотрены четыре режима и поселения. Это Ивдельлаг, система из семи лагерей, учрежденная по приказу Сталина в тридцатых годах. Поселок Ушма — первое в Советском Союзе поселение-колония, где заключенные и расконвоированные работали на лесоповале. С конца семидесятых лагерь пустует, и до недавнего времени население Ушмы исчислялось одним жителем — манси Степаном Анямовым. За два года до нашего визита администрация Ивдельского района приняла решение построить на месте бывшего ГУЛАГа поселок для мансийских семей.

Мы шли друг за другом по узкой тропинке, протоптанной между заросшим лугом и неглубоким оврагом, за которым начинался лес. Лозьва — одна из священных рек манси — разделяла поселок на две части. Попасть на другой можно было лишь по подвесному бревенчатому мосту. Половина бревен была выбита, и все сооружение было настолько шатким, что казалось, любой переход через этот рубикон легко может стать последним. Впереди виднелись полуразрушенные постройки, кое-где еще огороженные колючей проволокой.

Как известно, «лесные лагеря» строили сами зэки, живя в балаганах из жердей и лапника, отапливаемых кострами. В одну из таких колоний был отправлен дедушка Исаак Львович — выходец из Румынии, «перемещенное лицо с западных территорий». В 1941 году по распоряжению Главпромстроя НКВД на Северном Урале началось строительство сверхлимитной очереди металлургических и коксохимических заводов. Тогда-то и стали пригонять сюда интернированных немцев, финнов, румын — бесплатную рабочую силу для спецстройки. Мартеновские цеха и прокатные станы возводились в рекордные сроки по отработанному методу: сначала монтировались станки, а уже потом, когда станки давали продукцию, достраивались стены и крыши.

Исправительно-трудовая колония: КПП, бараки, казармы, лагерный ларек. Все постройки в зоне деревянные, кроме БУРа. Внутри БУРа — как после бомбежки: обвалившиеся стены, входы-выходы завалены балками и кирпичами. В общей камере до сих пор стоят нары и оцинкованная параша, но нет пола — просто голая земля, поросшая щетинистыми сорняками, какой-то хищной инопланетной флорой. В карцерах же есть и пол, и бетонные стены, есть маленькие зарешеченные окошки, через которые почти не проникает свет. Особенно впечатлила одна из этих одиночек. Стены в ней сплошь утыканы гвоздями, чтобы узник не мог прислониться, а пол весь в шипах — долго на нем не просидишь. Таким образом, если нары пристегнуть к стене, заключенному остается либо стоять, либо сидеть на корточках.

Местные жители постепенно разбирали бараки по доскам. Лишь несколько «предметов быта» не успели еще найти своих хозяев: среди груды досок и металлолома попадались то непарный сапог, то ржавое ведро.

На полу одного из офицерских домиков валялась книга, вернее, то, что когда-то было книгой, — ворох пожелтевших заляпанных страниц печатного текста. «В прошлый раз мы еще находили детские игрушки, — прокомментировал наш проводник Влад, — но, видимо, местные манси их уже оприходовали… Вообще-то здесь было сразу все: и лагерь особого режима с рабочей зоной, и поселения… Мне один манси рассказывал — он тогда здесь работал на лесобирже, — так вот он говорил, что на вышках в основном женщины стояли. Считалось, что они более бдительные, что ли, ну и пьют меньше… Здесь от самой тюрьмы, как видишь, мало что осталось. А вот в Хорпии — там все в целости и сохранности. В общем, сам все увидишь…»

Странные места: кажется, окружающая действительность теряет здесь свою непрерывность и все идет полосами. По ту сторону леса существует освоенный твоим восприятием мир, жизнь, которая при всем своем разнообразии составляет как бы единое целое. Но вот, миновав Ивдель, ты углубляешься в тайгу — населенные пункты редеют, потом и вовсе кончаются. А через некоторое время выныриваешь с другой стороны и попадаешь в изнаночный мир, видишь то, для чего нет слов в твоем словаре.

Вырубка, окруженная лесными массивами (с высоты спутниковой съемки она, должно быть, выглядит как монашеская тонзура). Внутри круга — еще один, огороженный забором с колючей проволокой. В центре расположено длинное белое здание в два этажа. На законопаченных окнах — решетки из ржавой арматуры. Открываешь тяжелую чугунную дверь, за ней другую, решетчатую, и попадаешь в узкий коридор. По правую руку оббитые жестью двери в общие камеры, по левую — карцеры. На низкой притолоке гвоздем нацарапано приветствие: «Тюрьма не хуй, садись не бойся». В одной из общих камер к нарам прикреплена табличка «Mare Tenebrarum» и пояснительная приписка: «латынь». Белые стены щедро украшены тюремной живописью: огромные цветочные узоры, жутковатые мультяшные персонажи. Эта зона действовала до 1987 года.

* * *

Первые эшелоны спецпереселенцев прибыли на строительные площадки Ивдельлага в конце 1941‑го, в разгар самой лютой уральской зимы. Размещать новоприбывших было негде, поэтому многие из них зимовали в железнодорожных вагонах. Без дров, без еды, без медицинской помощи. К весне их перевели в сырые, неотапливаемые бараки. Спали в рабочей одежде, прямо на голых нарах. За неимением питьевой воды пили растаявший снег. Болели холерой, тифом, дизентерией, цингой, пеллагрой. Из пятисот человек в дедушкином рабочем батальоне выжили двенадцать. Но эти цифры были лишь каплей в море ГУЛАГа, где убыль рабочей силы всегда компенсировалась поступлением новых этапов.

Они называли себя «трудармейцами», позаимствовав этот термин из предыдущей эпохи, когда воинские подразделения привлекались к работе в колхозах. Революционные «армии труда», сельскохозяйственный фронт, всеобщая трудовая повинность, введенная в СССР декретом от 1920 года. Все это не имело ни малейшего отношения к лагерям, в которых оказались интернированные в годы Второй мировой войны. Никто не понимал этого лучше, чем сами заключенные. Помимо «представителей титульных наций противника», среди «трудармейцев» были и политзеки, и военнопленные, и просто уголовники. Какая к черту армия? Исправительно-трудовые лагеря. Показательно, что ни в одном официальном документе тех лет фраза «трудовая армия» не встречается. Но узники продолжали пользоваться этим эвфемизмом — может быть, чтобы хоть как-то примирить себя с окружающим ужасом, а может быть, из расчета, что после войны (если кому-нибудь повезет дожить) терминология может сыграть свою роль: все-таки трудармеец — не зек. Так или иначе, «рабочие батальоны трудармии» размещались за колючей проволокой лагеря, охраняемого войсками НКВД. Выход из зоны разрешался только в строю, под командой начальника колонны. Тем, кто отказывался от выхода на работу, грозил расстрел. Впрочем, расстрелять могли и за самое незначительное нарушение. Ежеутренняя мантра: «В пути следования выполнять конвойные распоряжения. За невыполнение применяется оружие без предупреждения». На работу и с работы — под конвоем. Строили домны, мартеновские печи, коксовые батареи.

Как выживал здесь дедушка Исаак Львович?