Связанный гнев - Павел Александрович Северный Страница 5

– Господа! – повысив голос, произнес Небольсин. – Мы говорим о совершенных пустяках. Толчем воду в ступе. Завелось это в нас от страха после пятого и шестого годов. Все разговоры о рабочей мудрости – естественное следствие этого страха с порочными необоснованными предчувствиями. Гадание на кофейной гуще перетрусивших интеллигентов. И это опять-таки оттого, что в глухой провинции мы оторваны от истинных государственных дел в столице. Для нас должно быть важно самое главное. Революционные беспорядки российской черни задавлены, их вдохновители либо в гробах, либо за тюремными решетками. Поэтому мы можем жить и работать. Довольно о пустяках! Послушайте лучше новость, которая сразу заставит вас позабыть страхи и по-государственному задуматься о судьбе нашего неповторимого края, о которой мы привыкли думать постольку, поскольку это касается нашего личного благополучия.

– Скажите понятнее, – подал голос Тетерников.

– Хотите проще?

– Нет, понятнее, без упреков в наш адрес. Будто сами о себе не заботитесь?

– Забочусь, но и друзей не забываю. Ради этого виделся со Столыпиным, чтобы вселить в ваш разум успокоение за свою дальнейшую судьбу. Извольте. Скажу понятно. Государь намерен кое-кому из великих князей доверить заботу о нашем крае.

– Это почему же? Аль князьям делать нечего? – спросил Аркадий Карпушин.

– Чтобы не мешали интригами Петру Аркадьевичу спасать Россию от всякого мракобесия. Всем нам, причастным к уральской промышленности, нужно обдумать свое отношение к ней и для развития ее всемерно помогать пожеланиям ее новых опекунов.

– А ведь правильно говорите. Думать нам придется по-сурьезному. Великие князья, почитай, все переженились на иноземках, а посему приведут за собой иноземных родственников.

– Разве плохо? Родственники их тоже титулованные и с капиталами.

– Без них нам сподручнее, Орест Михайлович.

– С голоса Власа Воронова поете, Татарников?

– Говорю по своему разумению. Русский я, возле золота и всякой руды уральской, и, понятно, со своими навыками. Мужик он дельный и быть с ним в одних оглоблях почитаю за честь.

– Воронову прежде всего придется подумать о своей позиции квасного патриота в золотопромышленности.

– Не станет он думать, Орест Михайлович. Недосуг ему ерундой заниматься. Нашим новым опекунам тоже у него придется учиться.

– Заставят его думать!

– Кто?

– Власть. Положение у Воронова, благодаря поступкам дочери, незавидное. На вашем месте я бы, Сосипатр, не шагал с ним в ногу.

– Воронова уже пробовали пугать поступком дочери, да только он не струсил пужанья. Воронов – сам власть. Всех нас возле золота стережет. Всяк из нас волен своим добром распоряжаться. Вы сами, Орест Михайлович, с Вороновым во всем согласны были раньше. Аль неверно говорю? Мне чужих капиталов на подмогу не надо.

– Да поймите, упрямец, что время подошло другое. Государь мыслит любой ценой возвеличивать покойное благоденствие России. Наш долг помогать ему в этом всеми возможностями. Согласен, что любые новшества в нашей промышленности усваиваются нами с превеликим трудом. Но мы должны начать осмысливать и понимать будущую выгоду от преобразований в нашей промышленности. Нам же крайне необходимо, чтобы в край влился новый капитал от великих князей и их преданных друзей из-за границы. России пора выходить на столбовую дорогу промышленного прогресса, а не вытрясать из себя душу на извечных нырках и ухабах на большаках, проложенных в промышленности прадедами. Вот на ваших приисках, господин Тетерников, сколько намывается золота благодаря примитивному способу добычи?

– Сколько бы ни добывалось – все останется в России. А обзаведись я иноземными компаньонами, то они станут уволакивать законную долю в свои страны.

– Не хотите компаньонов, так продайте свои промыслы тем, кто не против иноземцев!

– Не подумаю себя этим утруждать.

– Вас, конечно, никто неволить не станет, но обстоятельства перемен в промышленности заставят отказаться от упрямства.

– Поглядим!

– Я посчитал долгом поделиться с вами новостью, для того чтобы вы могли на досуге обменяться мнениями с друзьями. Одна голова хорошо, а несколько все же лучше. Не знал, Сосипатр Фомич, что вы такой старовер. Человек недюжинного ума, всеми за вами признанного, а не можете жить без пляса от привычной печки.

– Резонно заметили! Не любитель отходить от печки. Без ее тепла у меня поясница ноет. Живу по канонам прадедовских родовых книг. На Камне у правильных людей они в должном почете. А вот вы, дворянин, живете не по дворянским канонам.

– Считаете, что неправильно живу?

– Неправильно. Без чутья осередь нас, уральцев, живете. Боголеп не зря вас про господина Ленина пытал. Вы отнеслись к его вопросу не с должным вниманием. А Боголеп о шибко сурьезном спросил. Его вопросец вплотную о рабочем сословии, от коего наша судьба в дюжей зависимости. Вот страхом нас упрекнули, коим объяты со всякими предчувствиями. Истинно, всем этим не только объяты, а спеленаты. Вовсе зря ездили в столицу, ежели не уяснили, о чем в ней надо было разузнать. С чего стали тешить себя новшествами в промышленности? Да еще с помощью чужих капиталов. О другом надо было узнавать в Петербурге у господина Столыпина.

– О чем?

– О революционном бунтарстве. Аль не чуете, что мысленно вся империя в тенетах предчувствий и ожиданий, до сей поры никем не осознанных.

– Вас-то какие предчувствия мучат?

– У всех, кто не голоштанник, они одинаковы. Они и вас по ночам будят, вынуждая с боку на бок переворачиваться. Неужели от этого отопретесь? Предчувствия мои в том, что мастеровщина не отступилась от замыслов о восстании супротив богатых. Охота ей нас по миру пустить, заставить жить по их желанию. Правильно говорю, Отто Франциевич?

Полицмейстер, не ожидавший вопроса, растерянно пожав плечами, неуверенно ответил:

– Отчасти вы, господин Татарников, правы! Но позвольте в свою очередь заверить вас, что у полиции достаточно силы охранять покой имущих классов от любых посягательств безответственного сброда, именующего себя борцами за освобождение народа. Конечно, всецело присоединяюсь к Оресту Михайловичу, что при нахождении у руля государства господина Столыпина ни у кого не должно существовать малейшего опасения о новых попытках революционных волнений.

– Слышите, Сосипатр Фомич, это говорит человек, коему в Екатеринбурге доверена забота о нашем покое!

– Не глухой. Но все же заверения уважаемого Отто Франциевича волнения моего не уменьшают. Чутьем наделен. Чую во взглядах мастеровщины потайную ненависть к своему сословию. Упрямство в них больно закоренелое, добиваясь своего, они будут лезть на рожон, не глядя ни на какие усмирения.

– Я доволен, что у нас получился такой откровенный разговор. Ожидал, что мои новости вас ошеломят. Беспокойство ваше, Сосипатр, понятно. Во весь рост становитесь на защиту своих прав от посягательств черни. Но только ваши настроения против иноземцев ошибочны.

– Да ведь уже есть на Урале анонимные общества, и рабочие в них тоже не овечки: бастуют,